— Новое заведение. Очень серьезное.
— Ты хочешь сказать, они покидают Консерваторию?
— Да. Перебегают в Институцию.
— Это место называется Институция?
— Да. Это новое заведение.
— Ну и что же в нем хорошего?
— Оно новое. И очень серьезное.
— Ты хочешь сказать, что я чуть наизнанку не вывернулась, чтобы поступить в Консерваторию, и тут появилось новое заведение, которое лучше?
— Да, у них новые методики. Новые, несравненно лучшие методики. Я бы сказала, что все сливки Консерватории переходят в Институцию либо готовы перейти в Институцию.
— Но ты-то сама еще в Консерватории, так ведь?
— Думаю о переходе. В Институцию.
— Но я же буквально в лепешку разбилась, чтобы попасть в Консерваторию, ты же это знаешь. Ты это знаешь!
— В Институции не только усовершенствованные методики, но и гораздо лучшие преподаватели. Преподаватели, более преданные своему делу, в два раза более преданные, в три раза более преданные. Планировка корпусов Институции была тщательно продумана, она нова и необычна. У каждого студента или студентки есть свой собственный, личный вигвам, где он или она может проводить час за часом один на один со своим собственным, личным, в высшей степени преданным своему делу преподавателем — или преподавательницей.
— Я не в силах этому поверить!
— К дверям каждого вигвама регулярно доставляются окутанные ароматным паром корзинки с изысканнейшими блюдами. Омары на завтрак, и на обед, и на ужин — если только студент не окажет предпочтение нежнейшей, с мраморными прожилками жира говядине. На каждого из студентов приходится по четыре огромных, олимпийского класса, биллиардных стола.
— Но это же несправедливо, кошмарно несправедливо.
— Гимн Институции сочинили Тамми и Рейетты, футболку Институции создала Хедвиг Макмэри. Ну и конечно же усовершенствованные методики.
— Конечно же.
— Да.
— Мэгги?
— Что?
— Наверное, в эту шарагу трудно попасть, верно?
— Невозможно.
— А тогда как же ты надеешься…
— У меня есть один знакомый, он там канцлер. Главный начальник всей этой мутотени. Он ко мне хорошо относится.
— Ясно.
— Он давно мною восхищается. Мною и моим потенциалом. Он в полном восторге от моего потенциала. *
— Я уже наняла няньку. На те часы, которые я провела бы в Консерватории.
— Не падай духом, Хильда, Консерватория тоже вполне приличное место. В своих пределах.
— Я уже нашла няньку. На те дни, которые бы я взбиралась, петляя среди эвкалиптов, на гору, к Консерватории. К недавнему пределу моих мечтаний.
— Да, а как там ребенок, ты теперь мать, это меняет восприятие мира.
— Ну что о нем скажешь? Ест.
— Сдается мне, этот папаша, как там уж его звали, вильнул хвостом.
— Прислал мне по почте кью-типс[88].
— Скотина.
— Мэгги, ты должна мне помочь.
— В чем помочь?
— Я должна попасть в Институцию.
— Ты?
— Я должна попасть в Институцию.
— Ох, Господи.
— Если я не попаду в Институцию, я усохну в крошечную усохшую мумию, в смысле уважения к себе.
— Милая Хильда, твоя невзгода причиняет мне истинную боль.
— Моя невзгода?
— Или ты не согласна, что это невзгода?
— Пожалуй, согласна. Как хорошо, что ты сумела подобрать mot juste.
— Хильда, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе получить достойную тебе меру возрастания как личности. Буквально все.
— Спасибо, Мэгги. Я верю тебе.
— Но нужно смотреть фактам в лицо.
— Это в каком же смысле?
— Я говорила тебе, что получила грант?
— Какой грант?
— Есть такие гранты за блестящие успехи, их дают блестяще успевающим. Вот и мне тоже.
— О, только мне казалось, что у тебя уже есть грант.
— Да, но то был мой старый грант. Тот был для интеллектуального обогащения. А этот за блеск.
— Как видно, мне только и остается, что погрязнуть в сточной канаве. В сточной канаве простой, обыденной жизни. Жизни без блеска.
— Хильда, это совсем не похоже на тебя вот так опускать руки. Это разумно, но совсем не похоже на тебя.
— Мэгги, я уплываю от тебя. Уплываю все дальше. Как пожухлый листок в сточной канаве.
— И куда ты направляешься?
— Я все придумала. Будет прощальная вечеринка длиной во всю ночь, длиной во весь квартал. Я приглашу всех. Все те, кто насмехался надо мной, не будут приглашены, а все те, кто любил меня, будут приглашены. Будут хрусталь, серебро. Персидские лилии, факелы и кувшины редчайших кувшинных вин.
— И когда ты думаешь это устроить?
— Может быть, в четверг. Все мои подруги, преданно улыбающиеся мне с отведенных им мест за столом длиною в квартал. А между ними, там и сям, предусмотрительно рассажены интересно выглядящие мужчины, выглядящие, словно они сошли с рекламных плакатов. Улыбающиеся мне со своих мест, куда они были помещены, между моих подруг, в качестве интересной прослойки.
— Все твои подруги?
— Да. Все мои великолепные, блистательные подруги.
— Кто?
— Все мои подруги.
— Но кто? Кто конкретно?
— Все мои подруги. Я вижу, что ты хочешь сказать.
— Мне самой не верится, что я это сказала, Хильда. Неужели я это сказала?
— Да, ты это сказала.
— Я не хотела этого сказать. Это правда, но я не хотела этого сказать. Прости меня.
— О'кей.
— Это ненароком соскользнуло с языка.
— Ерунда, забудем.
