стирают прямо в резиденции.
Я задал кардиналу ряд вопросов, у нас состоялась беседа.
«Я думаю о счастливом острове, чью совершенную красоту невозможно себе представить», — сказал я.
«Я думаю о золотой горе, которая не существует», — сказал он.
«На чем стоит мир?» — спросил я.
«На слоне», — сказал он.
«На чем стоит слон?»
«На черепахе».
«На чем стоит черепаха?»
«На красной газонокосилке».
Я записал в блокноте: игрив.
«Существует ли ценность, обладающая ценностью?» — спросил я. «Если существует некая ценность, обладающая ценностью, она должна лежать вне сферы всего, что случается и происходит, потому что все, что случается и происходит, случайно,»- сказал он. Он не был серьезен. Я записал в блокноте: знает дело.
Кардинал И. Нет, он не прост.
Беседа закончилась. Я стукнул кардинала по колену маленьким молоточком и посветил ему в глаза маленькой лампочкой. Я проверил желудочную кислотность кардинала с помощью универсальной индикаторной бумаги с цветовым спектром от красного до синего, соответствующим шкале от единицы до десяти. Величина РН оказалась равной единице, что свидетельствовало о высокой кислотности. Я измерил силу кардиналова эго при посредстве Миннесотского Мультифазного Мордомера и получил величину шесть на девять. Я спел кардиналу, выбрав песню «Стелла в звездном свете», он не выказал никакой реакции. Я подсчитал количество галлонов, требующееся, чтобы наполнить ванну кардинала на глубину в десять дюймов (свыше которой, по его собственным словам, он никогда не рискует заходить в воду). Я сводил кардинала в театр, на балет «Консерватория»[16]. Кардинал аплодировал в пятидесяти семи местах. После спектакля, за кулисами, кардинал танцевал с Пленозовой, держа ее на расстоянии вытянутой руки, с большим энтузиазмом и малым изяществом. Полы его алой сутаны распахнулись, явив взорам высокие сапоги на пуговках, рабочие сцены разразились аплодисментами.
Я поинтересовался взглядами кардинала на Луну, он сказал, что они не отличаются от общепринятых, что и подытоживает все, известное мне о кардиналах. Вряд ли достаточно для построения кардиналогии как новой, равноправной науки, однако, может быть, достаточно, чтобы стать отправной точкой для исследований других исследователей. Мой доклад в синем переплете стоит здесь, рядом с трактатом синьора Салернского «La Geomancie et la Necromancie des Anciens».
Кардинал И, Можно измерять и измерять — и упустить самое существенное. Он мне нравился. Я все еще получаю от случая к случаю письма с благословениями.
И еще. Возможно, я был чрезмерно докучлив. Не ради себя. С рождением ребенка фокус твоих надежд… смещается, чуть-чуть.
Не кардинально, не одномоментно. Но ты его ощущаешь, это смещение. Ты ведешь себя, разговариваешь как мать крошечной Лоллобриджиды. Вновь упиваешься возможностями.
Я все еще ношу свой желтый цветок, он прекрасно сохранился.
«Как там маленький Гог?»
«Спит».
Видишь ли, о мой Гог, утеха души моей, я просто пытаюсь немного ввести тебя в обстановку. Я не хочу, чтобы ты был неприятно удивлен. Мне больно смотреть на испуганные лица. Считай меня чем-то вроде Системы раннего радиолокационного предупреждения. Вот мир, а вот познания знающих знатоков. Что я могу тебе рассказать? То, что кое-как составлено из обрывочных донесений путешественников.
Фрагменты, только эта форма вызывает у меня доверие.
Посмотри на мою стену, вот они, здесь. Это листик, приклеенный скотчем. Нет, нет, Гог, скотч это эта прозрачная блестящая штука, а листик это та, которая с прожилками и неправильной формы.
У каждой медали, Гог, много сторон, взгляни на эту фототипию. «Мистер У. Б. Йейтс представляет мистера Джорджа Мура царице эльфов». Весьма учтивый жест, я имею в виду Бирбома[17]. А когда скульптор Аристид Майоль занялся издательским делом, он изготавливал бумагу лично пережевывая волокна. Вот что значит увлеченность. А тут полароидный снимок, мы с твоей тетей Сильвией вместе собираем муравьиную ферму. Вот насколько близки были мы тогда. В одной муравьиной ферме друг о друге.
Видишь Луну? Она нас ненавидит.
А вот приехал синий с оранжевым бензовоз «Галф Ойл», привез нам керосин для печки. Водитель в зеленом комбинезоне, красное лицо, белокурая (если можно сейчас так выразиться), наголо выбритая голова, нижеследующий высокосодержательный вербальный обмен:
«Прекрасный день».
«Что да, то да».
А теперь устроимся на этом зеленом диване поудобнее, возьмем журнал. Дорогая Энн, когда я просматриваю «Мэн», мне тебя не хочется. Урсала Херринг на весь разворот кажется несравненногораздоболее желанной. К тому же чистая девушка, и с интересами, кулинария, ботаника, порнографические романы. Можно показать ей мой порез, еще не видела.
Через месяц Гог выскочит в полном вооружении из матки. Что я могу для него сделать? Я могу устроить ему членство в Обществе анонимных алкоголиков, меня там ценят. А еще позаботиться, чтобы безжалостный лунный свет не падал на его свеженькую, мягкую головку.
Привет, Гог. Мы надеемся, что тебе здесь очень понравится.
ВОССТАНИЕ ИНДЕЙЦЕВ
Мы отчаянно защищали город. Стрелы команчей сыпались градом. Боевые палицы команчей громыхали по мягким, желтым тротуарам. Вдоль бульвара Марка Кларка протянулась траншея, живую изгородь пронизали сверкающей колючей проволокой. Люди пытались что - либо понять. Я обратился к Сильвии. «Ты считаешь эту жизнь хорошей?» На столе лежали яблоки, книги, долгоиграющие пластинки. Она взглянула на меня. «Нет».
Патрули из парашютистов и добровольцев с нарукавными повязками обеспечивали охрану высоких, плоских зданий. Мы допрашивали пленного команча. Двое из нас закинули ему голову назад, третий лил воду в ноздри. Команч судорожно дергался, заходился кашлем и плакал. Не доверяя суматошным донесениям с явно преувеличенными данными о количестве убитых и раненых в предместьях, где деревья, уличные фонари и лебеди превратились в море огня, мы раздали тем, кто казался понадежнее, шанцевый инструмент и развернули роты тяжелого вооружения таким образом, чтобы противник не застал нас врасплох. А я все больше плакал и все больше проникался любовью. Мы разговаривали.
— Ты знаешь «Долли» Форе?
— Это уж не Габриэль ли Форе?
— Он самый.
