прощание.
Родители переехали жить в дом поменьше. Матушка смотрела на Джона радостными, живыми глазами и называла его по имени. Они сидели в тишине, потому что отец почти ничего не говорил. Выглядел он печальным, и Джону стало его жалко. Неужто у них совсем нет денег? Ведь у отца было порядочное состояние. Джон предпочел об этом не спрашивать. Он знал наперед, что услышит в ответ, мол, прошли хорошие времена. На вопрос о Томасе отец односложно ответил, что тот командует теперь местным добровольческим полком. Они покажут этому Наполеонишке, если он попробует сунуться в здешние края.
Дедушка совсем уже оглох. Он смотрел на всякого, кто обращался к нему, долгим взглядом и говорил:
— Можешь не кричать, я все равно ничего не понимаю. Все, что нужно, я и так знаю, и ничего нового мне никто сообщить не может!
По дороге к дому Энн Джон попытался вспомнить лицо Мэри. Но оно никак не складывалось у него, и это его очень удивило. Как же можно забыть черты лица человека, если ты его любишь? Хотя, наверное, именно поэтому и забываешь.
Энн Флиндерс, урожденная Чепелл, заметно округлилась. Она обрадовалась, увидев Джона. О неприятностях, постигших Мэтью, она уже была наслышана.
— Сначала адмиралы, потом французы! А ведь он никому ничего дурного не сделал!
Она была грустной, но плакать не плакала. Она расспросила его о, путешествии, ей хотелось знать все до мельчайших деталей. Под конец она сказала:
— Они поплатятся еще за это, проклятые французы!
Потом он навестил Лаундов, родителей Шерарда.
Последнее письмо от Шерарда пришло из Шир-
несса, и с тех пор они о нем ничего не слышали. А то, что он отправил вместе с Мэтью, наверняка конфисковали. Из порта Джексон он не написал ни строчки. Джон подумал о той земле, к берегам которой собирался отправиться его друг, мечтая о стране за синими горами, где реки все текут на запад и куда устремляются каторжники с Ботанического залива, если им, конечно, удается вырваться на свободу.
— Он живет в стране, где очень много зелени и всегда хорошая погода, — сказал Джон. — Вот только с почтой там неважно, — добавил он.
Жизнь в Инг-Минге стала гораздо хуже. Людей прибавилось, а еды — убавилось. Лаунды пока еще держали корову. Но скоро ей будет нечем кормиться, слишком малы теперь стали общинные угодья.
— Богачи берут и переносят свои заборы,
Папаша Лаунд был молотильщиком. Полтора шиллинга в день, но только во время урожая. Его супруга могла бы прясть, да только прялка вместе с медным чайником уже давно были отданы в залог. Тому самому толстому молчуну, который говорил только «угу» и «хм».
— Младшие-то пока все с нами живут, дома, — сказал папаша Лаунд. — Ходим в долину, на марши, работать, там платят побольше. А то так на мануфактуру прядильную наняться можно, туда и ребятишек берут, и летом и зимой. Вот выиграем войну, так, может, дела наши лучше пойдут.
Они показали ему последнее письмо Шерарда. О себе он прочел: «По ночам ему снятся убитые».
Деревня вся как будто вымерла. Том Баркер жил теперь в Лондоне, учился на аптекаря, кто-то служил в армии, многие просто уехали. В церкви по-прежнему стоял Перегрин Берти, лорд Виллоуби, и взирал на собрание пустых стульев. «
Пастух, лежебока и бузотер, был пока еще тут.
Они встретились в «Уайт Харт Инн», и он тут же пустился в спор.
— Подумаешь, эка невидаль, обойти вокруг света! Для этого мне не нужно болтаться по морям, — сказал он. — Земля-то вертится сама собою, так зачем мне еще суетиться?
Джон терпеливо слушал его речи.
— Но ты ведь вращаешься вместе с землею, — ответил он, — значит, ты остаешься всегда там, где ты есть.
— Но ноги-то мне все равно поднимать приходится, — хихикнул пастух.
Потом они заговорили об общинных угодьях.
— И знаешь, что удивительно? Чем больше ртов кормится на этом лугу, тем меньше он становится! Ну, не чудо ли?
— Я не верю в чудеса, — ответил Джон. — Это все детские сказки.
Пастух допил то, что у него еще оставалось, и пошел, как всегда, хорохориться:
— А вот и заблуждаешься, любезный! В экономике всякая мысль начинается с удивления! Слушай, герой, а ты хоть посылаешь своим немного денег?
Доктор Орм ошарашенно смотрел на Джона и ничего не говорил. Потом он вскочил и радостно воскликнул:
— Джон! — Он часто заморгал глазами, словно пытаясь остудить ресницами разгорячившийся мозг, — Я ждал тебя! Но уже почти не надеялся.
Джон сам был удивлен, с какою трезвостью он смотрел теперь на своего старого учителя. «Я что-то значу для него, — подумал он. — И это хорошо, потому что я, кажется, еще его люблю».
Они сели в саду, позади дома, за стол. Сначала возникла пауза, потому что они оба толком не знали, с чего начать. Тогда доктор Орм рассказал небольшую историю, как он выразился — «для затравки». Что ни говори, он был настоящим педагогом.
— Ахиллес, самый быстрый бегун на свете, был таким медленным, что не мог обогнать черепаху. — Доктор Орм остановился, чтобы дать Джону время осмыслить абсурдность этого заявления. — Ахиллес дал черепахе отползти подальше, после чего они одновременно побежали. Когда он поравнялся с тем местом, с которого стартовала черепаха, она уже была далеко. Он добегает до той точки, где еще недавно была его соперница, и видит, что она снова значительно ушла вперед. Так повторилось много раз. Расстояние между ними все время сокращалось, но он так и не смог ее догнать.
Джон зажмурился и погрузился в размышления. «Черепаха?» — подумал он про себя и уставился в землю. Он разглядывал туфли доктора Орма. Ахиллес? Нет, это все выдумки какие-то. Учитель не выдержал и рассмеялся, обнажив ряд мелких кривых зубов. Джон заметил, что одного зуба теперь не хватает.
— Ладно, пойдем-ка в дом, — сказал он. — За это время я значительно продвинулся в исследовании природы.
Войдя в дом, доктор Орм сразу же направился в свой кабинет. Когда он уже отпер дверь каморки, Джон схватил его за руку:
— Эта история с гонками, ее могла сочинить только черепаха!
В каморке находился небольшой самодельный аппарат, представлявший собою плоский диск, который крутился на поперечной оси, приводимой в движение специальной ручкой. На каждой стороне диска было нарисовано лицо, на одной стороне, слева, мужское, на другой стороне, справа, женское. Когда диск приходил в движение, то рисунки возникали перед глазами зрителя попеременно.
— Похожую штуку я видел на базаре шесть лет назад.
— Вращательный механизм мне сделал кузнец, — объяснил доктор Орм, — а счетчик — часовщик. Если быстро вертеть, то Арлекин и Коломбина как будто соединяются, и можно подумать, что тут нарисована пара.
Он раскрыл маленькую книжицу и начал читать:
— Мои глаза поддались на этот обман зрения при 710 оборотах. У алтарника Рида, кажется, получилось 780 оборотов, у сэра Джозефа, шерифа, 630, у самого ленивого моего ученика — 550, а у самой шустрой моей экономки — аж 830 оборотов!
Джон заметил небольшие песочные часы, прикрепленные к рычажку счетчика.
— И за какое время?
— За 60 секунд. Сядь, пожалуйста. Я буду вращать диск, постепенно увеличивая скорость до тех пор,
