По ложбинке он добрался до речушки Лимн. Пусть думают, что он отправился в сторону Хорнкасла, а не к морю. Сделав большой круг, он обошел Спилсби с севера. На восходе солнца он пересек вброд Стипинг, неся башмаки в руках. Теперь он находился к востоку от деревни. Единственный, кто мог еще встретиться ему в пути, — это пастух на холмах, хотя он обыкновенно спал по полдня, верный своему убеждению, что утро всецело принадлежит царству природы и человеку не следует вмешиваться в эту жизнь. У пастуха было времени в избытке, и он много думал, сидя на пригорке. Джон любил пастуха, но сегодня было бы лучше не попадаться ему на глаза. А то еще вернет его. У взрослых свое мнение по поводу убегающих из дому детей, даже если это всего - навсего пастух, который к тому же был лежебокой и смутьяном.
С трудом продвигался Джон вперед, предпочитая идти по лесам и полям, подальше от дорог, от домов, перелезая через изгороди и заборы. Всякий раз, когда он выбирался из темной чащи, продравшись сквозь кусты, на обочину, солнце спешило ему навстречу, одаряя сначала светом, а потом теплом. Колючки изодрали ему все ноги. Он радовался как никогда, потому что был предоставлен себе целиком и полностью. Издалека, со стороны леса, донеслись звуки выстрелов — кто-то охотится. Он повернул на север и пошел через пустошь, чтобы не стать случайной мишенью.
Джон мечтал найти такое место, где никто не говорил бы ему, что он слишком медленный. Но такое место, наверное, очень далеко.
У него был один-единственный шиллинг, подарок Мэтью. За него можно было получить в крайнем случае жаркое с салатом. А еще за один шиллинг можно было проехать несколько миль в почтовом дилижансе, правда только на крыше. Но это не для него, там надо как следует держаться и успевать вовремя пригибаться, когда проезжаешь под какими - нибудь воротами. Море и корабль были во всех отношениях лучше.
Из него получился бы, пожалуй, неплохой штурман, но только надо тогда, чтобы остальные доверяли ему. Несколько месяцев назад они заблудились в лесу. И лишь он, Джон, следивший по дороге за всеми постепенными изменениями вокруг — за тем, как меняло положение солнце, как менялась почва под ногами, — только он один знал, как им нужно идти. Он начертил на земле прутиком план, но они даже не захотели на него посмотреть. Они принимали поспешные решения, которые потом с такою же поспешностью сами и отменяли. Он не мог пойти в одиночку, они бы просто не пустили его. Подавленный, он плелся в хвосте, еле поспевая за остальными, которые слепо шли за своими вожатыми, подчиняясь воле этих верховодов, что заслужили почет и уважение быстротой и скоростью, а теперь не знали, как добраться до дому. И если бы не шотландский фермер, перегонявший скот, им пришлось бы ночевать прямо в поле.
Солнце было уже в зените. Вдалеке стадо овец рассыпалось по северному склону холма. Все чаще попадались на пути канавы, заполненные водой, все реже становились леса. Перед ним открылась долина — ветряные мельницы, аллеи, усадьбы. Ветер обдавал свежестью, чайки кружили стаями, теперь их стало значительно больше. Потянулись изгороди, разделявшие пастбища. Осторожно перебирался он от угодья к угодью. Коровы, мотая головами, неспешно подходили к нему, чтобы рассмотреть получше.
Он прилег возле изгороди и закрыл глаза. Солнце заиграло огнем под прикрытыми веками. «Шерард, наверное, обидится и решит, что я его обманул», — подумал Джон. Он открыл глаза, чтобы отогнать грустные мысли.
Если бы можно было вот так тут сидеть и, застыв, словно камень, смотреть много-много веков подряд, как поднимаются из травы леса и зарастают болота, а на их месте возникают дома, целые деревни или тучные поля! Он бы сидел, и никто бы его ни о чем не спрашивал, потому что никто бы и не знал, что он человек, до тех пор пока он не пошевелится.
Здесь, под изгородью, население земли не давало о себе знать никакими звуками, только где-то вдалеке слышно было квохтанье кур, собачий лай да отдельные выстрелы. А ведь в лесу можно повстречаться с разбойником. Тогда прощай его шиллинг.
Джон встал и пошел через пустошь. Солнце уже склонялось к горизонту, оно стояло теперь где-то далеко за Спилсби. Ноги гудели, во рту пересохло. Он обогнул еще одну деревню. Канавы с водой становились все шире и шире, их можно было перейти только вброд или попытаться перепрыгнуть, но Джон был плохой прыгун. Зато совсем исчезли изгороди. Теперь он двигался вдоль дороги, хотя она и вела прямо в деревню, церковь которой выглядела так же, как их Святой Джеймс. Мысль о родном доме и ужине он с легким сердцем отогнал в сторону. Ему хотелось есть, но все же он с удовольствием представил себе, как они там сидят и ждут, эти люди, которые не умеют ждать, и собирают слова, предназначенные для его ушей, много слов, от которых они никогда не смогут избавиться.
Деревня звалась Инголдмеллс. Солнце зашло. Какая-то девушка, с поклажей на голове, зашла в дом, так и не заметив Джона. И тут он увидел то, что искал.
Там, за деревней, раскинулась свинцово-серая бесконечная равнина, грязная и мутная, пузырящаяся, как вылезающее из горшка тесто, жутковатая, как далекая звезда, на которую смотришь с близкого расстояния. Джон глубоко вздохнул. Он припустил неуклюжим галопом, туда, к этой колобродящей массе. Ноги плохо слушались его, но он бежал так быстро, как только мог. Теперь он нашел то самое место, которое принадлежало ему безраздельно. Море было ему другом, он чувствовал это, хотя оно сейчас выглядело не слишком приветливо.
Тем временем стемнело. Джону хотелось пить. Но воды поблизости не было. Был только ил, песок и тонюсенькие ручейки. Придется подождать. Лежа возле лодочного сарая, он смотрел неотрывно на чернеющий горизонт, пока не заснул.
Ночью он проснулся, продрогший от холода и голодный. Все вокруг затянуло туманом. Море было теперь рядом, он слышал его. Он пошел туда и склонился над самой водой, так что его лицо почти касалось той линии, что отделяет сушу от моря. Где точно проходит она, определить было невозможно. Получалось, что у него под ногами то вода, то земля. Здесь было над чем подумать. И откуда взялось столько песка? И куда уходит море, когда начинается отлив? Он был счастлив и стучал от холода зубами. Тогда он вернулся к сараю и попытался снова заснуть.
Поутру он продолжил свой путь. Тяжело ступая, брел он вдоль берега наугад, не сводя глаз с разлетающейся в клочья пены. Как же ему попасть на корабль? Подле растянутой черной сети, попахивающей гнилью, какой-то рыбак чинш перевернутую лодку. Джону нужно было как следует продумать свой вопрос и потренировать его, чтобы рыбак сразу не вышел из терпения. Вдали он увидел корабль. Паруса играли красками в лучах восходящего солнца, корпуса уже было не видно, он исчез за горизонтом. Рыбак поймал взгляд Джона и, прищурившись, стал глядеть в ту же сторону.
— Это фрегат, первый человек на войне.
Какая странная фраза! Рыбак тем временем снова
принялся за лодку. Джон посмотрел на рыбака и задал свой вопрос:
— Скажите, как мне попасть на корабль?
— Это тебе надо в Гулль, — сказал рыбак и показал молотком на север. — Или в Скегнесс, на юге. Если очень повезет, попадешь.
Он окинул Джона быстрым взглядом, с явным интересом, насколько можно было судить по застывшему в воздухе молотку. Но больше с его уст не слетело ни единого слова.
Ветер трепал его и гнал в спину, Джон шагал на юг. Ему, конечно, повезет, раз до сих пор все время везло. Если Скегнесс для везучих, он пойдет туда! Он не сводил глаз с длинных волн, беспрерывно выкатывающихся на берег. Временами он садился передохнуть на бревна, сложенные здесь в баррикады и предназначенные для того, чтобы не давать морю наносить песок. Он сидел и смотрел, как меняются узоры на мокрой гладкой земле, то изрезанной тонкими ручейками, то покрытой цепью мелких озер, то изрытой каменной дробью. Чайки сверху кричали ему: «Так держать!», «Только вперед!» И ничего, что хочется есть! Главное, попасть на корабль, там накормят. Если они его возьмут, он не сойдет на берег, пока не обойдет три раза вокруг света, а тогда пусть уж отправляют домой сколько хотят. За дюнами показались блестящие крыши Скегнесса. Он совсем ослабел, но чувствовал себя уверенно и спокойно. Он опустился на землю и стал смотреть на ребристый мокрый песок. Из-за дюн доносился звон колоколов.
Хозяйка в Скегнессе, увидев, как движется Джон Франклин, заглянула ему в глаза и сказала:
— Парень-то совсем изголодался, того и гляди, свалится.
Джон очнулся за столом, покрытым грубой скатертью, перед ним стояла тарелка с чем-то мясным, что напоминало по виду толстый кусок хлеба. Шиллинг ему велели оставить при себе. Еда была холодной и солоноватой, для желудка это было таким же счастьем, как ребристый песок для глаз и звон колоколов для
