нахватала. Сирокко хрипела и отплевывалась и вскоре начала дышать через нос.
Высвободились руки, потом бедра — и она принялась копаться в пористом веществе, которое ее окружало. Пахло там, как однажды в детстве, в холодном земляном подвале, — в тесном подземелье, куда взрослые спускаются, только когда нужно починить водопровод. Пахло ее девятью годами, детскими тайнами и копанием в грязи.
Высвободилась одна нога, затем другая — и теперь голова Сирокко покоилась как бы в воздушном кармане, образованном руками и грудью. Дышала она влажными спазмами.
Земля крошилась на шею и ссыпалась дальше по спине, пока не заполнила чуть ли не весь ее воздушный мешок. Сирокко была погребена заживо. Пора было откапываться, но она не могла двигать руками.
Тогда, в панике, Сирокко уперлась ногами. Мышцы на бедрах вздулись, суставы затрещали — однако, она почувствовала, что придавившая ее сверху масса подается.
И вот голова вырвалась на свет и на воздух. Задыхаясь и отплевываясь, Сирокко вытянула из-под земли одну руку, затем другую и ухватилась за то, что на ощупь показалось влажной травой. Потом выползла из-под земли на четвереньках, но тут же упала. Наконец, зарывшись пальцами в благословенную землю, криком приказала себе спать.
Просыпаться Сирокко не хотелось. Она упорно притворялась, что спит. Но, когда мрак и впрямь стал возвращаться, а трава начала уходить из-под пальцев, она мигом открыла глаза.
В нескольких сантиметрах от ее носа расстилался бледно-зеленый ковер, выглядевший в точности как трава. Более того — он и пах точно так же. Даже на лучших площадках для гольфа такую траву надо было еще поискать. Но трава была теплее воздуха, и Сирокко не понимала почему. Может, на самом деле никакая это и не трава?
Сирокко снова потерла ковер ладонью и еще раз понюхала. Ладно. Пусть будет трава.
Стоило ей сесть, как ее внимание сразу привлек какой-то стук. На шее у нее висело сияющее металлическое кольцо, а другие кольца, поменьше, болтались на запястьях и лодыжках. С большого кольца, стянутый проволокой, свисал ворох каких-то странных фигулек. Стащив с шеи железяку, Сирокко задумалась, где же она ее раньше видела.
Было на удивление трудно сосредоточиться. Штуковина в руке у Сирокко казалась такой хитрой, такой замысловатой; слишком сложной для ее все еще не очень-то нормального ума.
Ба! Да это же просто-напросто ее скафандр — лишенный всего пластика и всей резины! Пластик составлял его большую часть. А теперь не осталось ничего, кроме металла.
Снимая кольца, Сирокко сваливала их в кучу — и за этим занятием вдруг поняла, что она голая как дождевой червяк. Под слоем грязи тело ее было совершенно безволосым. Даже брови не прощупывались. Это почему-то страшно ее расстроило.
Закрыв лицо ладонями, она зарыдала.
Сирокко редко плакала. Обычно как-то не тянуло. Но тут она зарыдала — просто потому, что долгое время спустя она все-таки опять выяснила, кто она такая.
Теперь предстояло выяснить, где она оказалась.
Прошло, наверное, полчаса, прежде чем Сирокко твердо решила, что готова идти. Решение это, однако, породило массу вопросов. Идти — но куда?
Вообще-то она намеревалась обследовать Фемиду — но то было, когда она еще располагала звездолетом и технологической поддержкой земной базы. Теперь у нее имелась только собственная шкура и несколько железяк.
Сирокко оказалась в лесу, состоявшем из травы и деревьев одного вида. Деревьями она их назвала по той же причине, почему траву назвала травой. Если перед тобой бурая округлая дубина семидесяти метров вышиной, с чем-то вроде листьев на самом верху, то это дерево. Однако это вовсе не значит, что такое дерево при первой же удобной возможности с аппетитом тебя не слопает.
Количество всевозможных беспокойств следовало снизить до разумного минимума. Справляйся с чем сможешь — и не жалей о том, с чем тебе не совладать. А еще помни — если будешь настолько осторожным, насколько диктует благоразумие, то благополучно сдохнешь от голода где-нибудь в пещере.
Первым пунктом шел воздух. Он вполне мог быть отравлен.
— А ну-ка прекрати дышать! — вслух скомандовала себе Сирокко. Ага. Верно. Не выходит. Что ж, воздух по крайней мере свежий, и она от него не кашляет.
С водой тоже мало что можно было поделать. Рано или поздно, но выпить ее придется — если Сирокко ее, разумеется, отыщет. Значит, если она все-таки доберется до воды, тогда, быть может, удастся развести огонь и ее вскипятить. Если же не удастся, то она, черт побери, выпьет эту воду — с любыми микробами и спирохетами.
Дальше шла еда, которая беспокоила Сирокко более всего прочего. Даже если во всей округе нет ничего такого, что пожелает сделать еду из нее самой, нет никакой возможности выяснить, что ее накормит, а что отравит. Или, скажем, будет не калорийнее целлофана.
На закуску оставалась проблема оценки разумного риска. Как оценить, какой риск разумен, когда любое паршивое дерево, может статься, не особенно-то и дерево?
Не так уж они, если разобраться, напоминали деревья. Стволы были будто из полированного мрамора. Высокие ветви на протяжении строго определенного отрезка шли параллельно земле, а потом поворачивали вверх под прямым углом. Наконец, листья были плоскими, как у кувшинки, и три-четыре метра в поперечнике.
Так что тут было безрассудством, а что перестраховкой? Путеводителя по Фемиде не имелось, и опасные места флажками размечены не были. Но без каких-то исходных посылок Сирокко просто не могла двигаться, а двигаться было пора. Она уже проголодалась.
Стиснув зубы, Сирокко добрела до ближайшего дерева. Шлепнула по стволу ладонью. Дерево осталось на месте и никакого возмущения не выказало.
— Дерево как дерево, — вслух заключила она.
Потом Сирокко изучила дыру, откуда недавно выползла.
Вот она, сырая темно-коричневая рана в аккуратном травяном газончике. Вокруг раскиданы скрепленные легкими корневыми системами комья почвы. Сама дыра всего полметра в глубину; остальное уже заполнили осыпающиеся края.
— Что-то пыталось меня стрескать, — решила Сирокко. — Что-то сожрало все органические части скафандра и мои волосы, а остальное, меня в том числе, сочло дерьмом и выдавило сюда. — Мимоходом Сирокко отметила, что впервые в жизни счастлива оттого, что ее посчитали говном.
Да, зверюга явно была нешуточная. Еще тогда, на корабле, они выяснили, что наружная часть тора — та земля, на которой она теперь сидела, — тридцать километров в глубину. Эта тварь оказалась достаточно велика, чтобы зацепить «Укротитель», когда корабль находился на орбите в 400 километрах отсюда. Сирокко провела некоторое время в брюхе монстра и невесть как доказала, что переваривать ее не стоит. Тогда тварь протащила ее сквозь землю до этого самого места и вроде как выкакала.
Но где же тут смысл? Если тварь с аппетитом сожрала пластик, почему ей было не умять и Сирокко? Или капитаны звездолетов слишком жесткие?
Она стрескала целый корабль, начиная от таких роскошных ломтей, как машинный отсек, и кончая крошечными осколками стекла, мусором, облаченными в скафандры фигурками со вмятинами на шлемах…
— Билл! — Собрав все силы, Сирокко вскочила на ноги. — Билл! Я здесь! Я жива! А ты где?
В отчаянии Сирокко треснула себя ладонью по лбу. Только бы избавиться от этой мути в голове, когда все доходит с таким трудом. Нет, про команду она не забыла — просто до сих пор не могла связать своих товарищей с новорожденной Сирокко — той самой, что, голая и безволосая, стоит теперь на теплой земле.
— Билл! — крикнула она снова. Прислушалась, а затем села, сложив под собой ноги, и принялась выдергивать пучки травы.
Спокойно. Подумай. Скорее всего, тварь обошлась с ним как с еще одним обломком. Но он был
