ГОРОД ВЫМЕР
Когда-то (еще сегодня днем!) здесь кипела разноголосая толпа. В колоннадах нищие просили милостыню, философы учили мудрости, парикмахеры, посадив на табурет, ровняли прически, завивали бороды.
Теперь Млечный Путь — серебристая пыль — еле позволяет разглядеть причудливые громады. Редкие прохожие, как тени Аида, за глинобитными стенами — ни огонька, ни вздоха. Далекий собачий лай, и все.
— Эй, кто идет? — окликнула стража. Я хотел скрыться, но меня догнали.
— Э, да ведь это Алкамен из театра, — узнали меня воины-пельтасты. Тот, что весной был корифеем. Куда идешь, малыш? Давай мы тебя переправим на Саламин.
От воинов, которые еще вчера были кузнецами или сапожниками, пахло кожей, дымом, овчиной, чем- то домашним. Я взял да и рассказал, что иду выручать семью Ксантиппа.
— Выручать? — засмеялись пельтасты. — Как же ты один, маленький, выручишь? Там нужна тележка, чтобы вывезти необходимое, нужны мулы, чтобы ехали господа...
Я стал доказывать, что, во-первых, я не маленький, а во-вторых, уведу семью Ксантиппа пешком — имущества все равно у них нет.
— Как же этот Ксантипп, — возмущались воины, — семью не вывез, оставил без помощи?.. Вот вам и знатный!
— Ксантипп — в море, — сказал седой командир пельтастов. — А за его семьей послан конный отряд Эсхила. Они только что проходили здесь. Эсхил сказал, что как разведает, где неприятель, так тут же вернется к дому Ксантиппа. Так что тебе, мальчик, нечего там делать. Отправляйся-ка на Саламин.
Я просил меня отпустить, готов был пасть на землю, молить.
— Ну ладно, ступай, — сжалился командир. — Позаботься о них, если они одни. Заботливость иной раз лучше лекарства.
Я помчался как ветер. Как бы не опоздать — увезут Мику воины Эсхила, так и не увижу ее.
Вот и Колон. То же безлюдье, те же громады деревьев, в темноте похожие на мифические чудища. Кто-то стоит возле дома Ксантиппа — не видно, кто, но чувствуется, что стоит. Я на всякий случай бегу по- кошачьи — на одних пальцах ног.
— Это кто? — услышал я голос, знакомый, как щебет ласточки. — Ты пришел?
— Да, я пришел.
В горле першило от волнения.
— Мама наша умерла. Мне очень страшно. Никого нет кругом, куда все делись?
Чувствовалось, что она еле удерживает слезы.
— Кругом война... — ответил я. — Все бегут на Саламин. Я пришел за вами, идем скорей!
— А как же мама? Как мы увезем ее с собой?
Вот это загвоздка. Можно увести девочку и ее брата, но как унести мертвую? А Мика повторяла:
— Я от мамы никуда... Пусть она неживая, но я с ней...
Она взяла меня за руку и повела в дом. В дальней комнате на раскладной кровати лежало тело, накрытое простыней. По стенам волновались огромные тени от лампадки. Мальчик безмятежно спал, положив голову собаке на мягкое брюхо. Пес, почуяв меня, тихо зарычал. Поднялась нянька, лежавшая в ногах у мертвой госпожи, цыкнула на собаку.
Мика села у кровати, откинула простыню и, положив подбородок на грудь матери, уставилась в ее спокойное лицо.
Что делать? Бежать за помощью? Но кругом ни души. А кто и притаился за глухими заборами, не отзовется, хоть горло надорви! И где же, в конце концов, этот отряд Эсхила, о котором говорил начальник пельтастов?!
— Нянька, — сказала Мика, — лампада совсем гаснет, добавь масла...
— Милая госпожа, — зашептала старуха, — масла ни капли, тебе же известно. Давай уйдем, оставим тело — ну кто тронет мертвую? Потом вернемся или пришлем за ней.
Но девочка покачала головой, и нам стало ясно, что она не уйдет ни за что.
Вдруг мне почудилось треньканье бронзы на улице: так звенит только уздечка у боевой лошади. И действительно, тут же послышался приглушенный храп коня. Собака приподняла голову, насторожила уши.
Вот он, наверное, отряд Эсхила!
Я выбежал навстречу и увидел силуэты всадников на усыпанном звезами небе.
Оглушительный удар сбил меня с ног.
НОЧНОЙ БОЙ И ПОГОНЯ
Ловкие руки больно связывали меня веревкой; лопотали незнакомые голоса, звенело оружие. Как поднять тревогу? Я закричал, как будто с меня сдирали кожу. Та же жестокая рука всунула мне в рот отвратительный клок овечьей шкуры.
Медовый голос (такой знакомый!) пропел:
— О доблестный начальник! Вот это тот дом, о котором мы тебе говорили... Да ты понимаешь ли по- гречески? Или повторить?
— Мы понимам... — ответил невидимый в темноте варвар, коверкая слова. — Где красивый девчонка, как твоя обещал?
— Там, там она, в доме!
Неведомые люди, топая и бранясь, вваливались в дом. Вот оно что! Это ростовщики — лидиец и египтянин — привели с собой варваров! Теперь несдобровать ни мне, ни семье Ксантиппа.
Дюжий варвар поднял меня, спутанного, и повесил на седло головой вниз. В таком положении у меня глаза готовы были лопнуть, от запаха овчины тошнило; я чуть было не потерял сознание.
Раздался отчаянный лай — наверное, Кефей набросился на врагов. Конь, на седле которого я висел, шарахнулся и сбросил меня в канаву. Я ударился очень больно, слезы лились, и в носу свербило; зато одна из веревок порвалась, и я быстро распутался.
Яростный брех собаки и гортанные крики раздавались по всей улице; один из варваров закричал жалобно, как ягненок под жертвенным ножом, — значит, Кефей его покусал.
Из-за деревьев взошла величественная луна. В ее равнодушном сиянии я увидел, как всадник заарканил Кефея и волочил в пыли его обвисшее тело.
Пример бесстрашной собаки меня воодушевил. Из дома вынесли барахтающегося мальчика и за волосы выволокли Мику. Девочка кричала, а варвары, смеясь, отрывали от притолоки ее цепляющиеся пальцы.
Я нащупал в поясе кинжал Фемистокла. Слепой от ярости, я выскочил из канавы и ударил того, который волочил Мику.
— Ай-ай-яй! — закричал варвар; кровь потекла черной струйкой из его бока.
— Ай-ай-яй! — удивились его товарищи и накинулись на меня.
Я не помню, как защищался; удары сыпались мне на плечи, на голову, острие копья вонзилось в плечо. Я вывернулся — острие поддело и разорвало кожу. Мне удалось полоснуть кинжалом носителя копья — он вывалился из ряда нападающих.
Удар обрушился на меня сзади. Я обернулся — Мика подняла обломок копья и, зажмурив глаза, крушила по чему попало. Рослый варвар выбил у нее копье, и вот она опять закричала, схваченная за волосы.
Полная луна все так же бесстрастно взирала на мечущиеся тени. Изредка ее свет вспыхивал серебром
