вам доставили свежие цветы. Три напольных горшка на комнату, минимум. При вашем цвете кожи и типе конституции – так и четыре… – Вожак прищурился, изучая внешность ан-моэ с выражением неприятной сосредоточенности: – Алый хвощ, буропестрая лапчатка Витто и…
– Это невыносимо, все норовят их внести и установить, словно меня хоронят! – взвился Йенхо, дослушав до имени ненавистного ан-моэ Витто, предателя расы айри, обосновавшегося на Хьёртте, стайного и дичающего год от года все сильнее.
– Цветы и кордин, – безмятежно пробасил вожак. – То и другое как раз сокращает вероятность ваших похорон на моей планете. Кислород, ароматерапия, стимуляция работы легких и сердца, вот о чем я забочусь. Клубники не выделю, вы ее не любите, знаю. Пришлю томаты. Томаты хороши для насыщения тканей кислородом, еще они будят клеточную память о здоровом состоянии и тем поддерживают… впрочем, в гроллье лекарство вы не верите. Позвольте удалиться.
Не дожидаясь запрошенного позволения, вожак поднялся во весь рост и покинул комнату. А Йенхо остался, удивляясь двойственности своих эмоций. Он переиграл Даура, вынудив поверить в фальшивую причину экспедиции. И он оказался полностью во власти упрямого грубияна – вожака, не желающего принимать условия и ценить тонкие договоренности… В итоге не ощущает сладости победы, лишь гнев. С ним разговаривали как с просителем – и он просил! С ним, ан-моэ, общались без малейшего почтения. «Моя планета», – сказал дикарь с глазами цвета лимонного льда. Прозрачно намекнул на то, что у ан-моэ нет планеты. Нет ничего адекватного по ценности или статусу, и он, Йенхо, ничтожество! Хуже: вожак едва ли не угрожал, как иначе оценить прямое признание наличия подозрений? Это ведь обвинение. В чем? В покушении на жизнь семьи Трой? В готовящемся расколе? В очернении расы волвеков в глазах жителей Релата? Если не угроза, то как минимум намек на осведомленность… Поди разберись! Щит сознания вожака исключительно хорош, по сути – идеален. Лицом и голосом этот зверь владеет безупречно. Еще бы: ученик Риана, разрушившего немало планов своих же родичей, умудрившегося пережить ох как много врагов – и не утратить влияния. Тайного, тихого, малозаметного для большинства простых жителей обоих миров – и могучего. Однако же пока и он в проигрыше, и он не смог выявить намерений своего нынешнего противника. Йенхо усмехнулся. Статус успешного врага столь опасных игроков вернул самоуважение, а с ним уверенность, осознание собственной мудрости, даже величия. Холодный ум аналитика и статус ан-моэ – это ключ к власти. Важно лишь не спешить и не делать ошибок. Ни единой мелочи не упускать!
И тогда сбудется задуманное. «Иннар» уйдет в первый рейс без волвеков, Дауру придется понять, что такое настоящая дикость. Релат охватит паника. Все хитрые интриги Риана обратятся в прах вместе с миром людишек. Хьёртт познает изоляцию, к которой он не готов. И не сумеет подготовиться к ней за три с небольшим десятка лет, оставшиеся до намеченного ан-моэ раскола…
Мог ли тогда Йенхо предположить, что двадцать три года спустя он сам окажется в изоляции и будет, по сути, просить помощи у врага более опасного и непримиримого, нежели ан-моэ Витто или даже Даур Трой – у Риана… Конечно нет.
Проследив через окно, как удаляется от дома вожак, и убедившись, что поблизости нет наблюдателей, ан-моэ позволил себе выбраться за порог. Йенхо прежде не бывал в таком куполе, малом, обычно не принимающем гостей и туристов. Оттого и прорвался со скандалом, много раз упомянув статус высшего и право немедленной встречи с вожаком. Здесь, справедливо полагал айри, можно присмотреться к жизни стаи в ее естественной среде обитания. Такой опыт по крайней мере интересен. Не исключено, что он даст ответ на один из самых сложных вопросов взаимоотношений Релата и Хьёртта: по какому принципу волвеки отбирают тех, кому разрешают переселение в свой мир? Ведь на Хьёртт рвутся чуть ли не с боем, вопреки усилиям немалого числа высокопоставленных айри и людей, стремящихся создать образ стаи, как сборища желтоглазых нелюдей, дикарей, мутантов… И все равно на каждое объявленное вожаком Дауром свободное место в куполах его планеты претендуют не менее десяти тысяч соискателей. Подумать страшно! О столь жестокой конкуренции давно не мечтает Академия, придирчиво выбирающая учеников из двух миров… Десять тысяч! А ведь предлагается обычно даже не переселение, лишь временная работа.
Йенхо сел возле двери на диванчик, предварительно пощупав его рукой. Ажурный, из темного гладкого материала, похожего вроде бы на древесину. Прутики толщиной в мизинец. Но держат, и сидеть удобно, спинка умеренно прогибается, пружинит.
Дорог и даже тропинок под куполом нет. Весь грунт покрыт слоем травы, невероятно густой и ровной, темной, сухо и странно шелестящей в безветрии. Дома стоят достаточно просторно, чахлые кустарники, гордо именуемые на Хьёртте деревьями, прихотливо гнут ветви, разворачивают к солнцу бурые овалы неказистых листьев. Серый мир, пыльный, неинтересный. Зачем сюда едут люди? Жить в безысходной изоляции куполов, чужаками, все больше дичая и отрываясь от родной цивилизации… Йенхо огляделся. Пусто, взрослых ни души, только детвора крутится стайкой поодаль, явно воспроизводит охоту на кунгов. Вон довольно рослый волвек лет двенадцати, еще не утративший волосы на голове и по-детски тощий, изловил добычу: человека вдвое младше, ему такого сломать – одно движение. Однако же оба довольны друг другом. Малыш пищит и норовит укусить старшего за руку, вырваться и снова стать «свободным кунгом»… Примитивные игры дикого мира. Йенхо вздрогнул, ощутив взгляд. Внимательный, упрямо и неумело норовящий прочесть сознание. Обернулся.
Человеческая девочка лет шести- семи. Тощая, бледная, в вязаной шапочке на совершенно лысой голове. Одета в платье с широкой юбкой и бесконечным числом оборочек и рюшей. Явно гордится нелепым нарядом: то и дело взбивает легкую ткань левой рукой. Правая сжимает за спиной самодельную игрушку: длинную, почти метровую тряпичную хчелу. Девочка все стоит, терзая игрушку уже обеими ладошками.
– Я поняла, ты – людь, – наконец сообщила она свой вывод.
– Что за чушь! – возмутился Йенхо. Чуть сбавил тон: все же ребенок, а волвеки становятся агрессивны, заметив угрозу младшим, такое их поведение давно известно.
– Конечно, людь, – кивнула нахалка. – Я знаю. Два года назад я жила там, где все были люди. Только я плохо помню. Там все чужое. Холодно, больно. Злобственно. Как у тебя внутри, в голове. Заросли из мыслей колючие, криво, тесно, опасно…
Девочка прикрыла глаза и еще раз кивнула, заново оценивая свои «взрослые» выводы. Посмотрела на айри с жалостью, чем взбесила его окончательно. Улыбнулась, прижала хчелу к груди:
– Здорово, что меня нашли наши. Человекам с людью нельзя путаться. Нам от них плохо.
– «Человек» – единственное число, – мягко указал на ошибку айри, смирив раздражение и даже внутренне радуясь: у ребенка можно выведать то, что никогда не сообщат старшие. – «Люди» – множественное. Но и то и другое говорят про один вид разумных. Ты человек, а вы вместе с тем вот малышом – люди.
– Ну нет же, – всплеснула руками девочка. – Мы вместе – стая. Люди не рычат и тайком не бегают в пустыню, не знают сказки тети Тайи. Люди не бывают вместе, даже я знаю. Ты людь. Я хотела спросить: скоро уйдешь? Ты больно злишься, даже заснуть тяжело сделалось. Уходи, ладно? Тебе нет у нас дела, и игры нет подходящей, и семьи…
– Ты не устала свою игрушку таскать? Садись, поговорим еще. Хочешь вкусненького? – ласково предложил Йенхо. – Я угощу тебя и расскажу про людей и другой мир, покажу красивые картинки. И ты мне объяснишь снова, в чем разница. Я пока не понимаю. Ты поможешь?
– Нет. – Рядом с девочкой уже стоял удачливый двенадцатилетний ловец кунгов. Смотрел исподлобья карими глазами, уже начинающими светлеть по кромке радужки во взрослый желтый тон. – Ей нельзя с тобой. Ей совсем нельзя нервничать. Спроси, что хотел, у меня. И уходи. Сразу.
– Как скажешь. – Йенхо насторожился при явной агрессивности. – Почему вы все меня гоните? Я дурного не делаю, я гость вожака, вы должны быть хотя бы вежливыми. Разве старшие вам не говорили?
– Люди делают мир тусклым одним своим взглядом на него, – презрительно скривился мальчик. – Мы все ждем, когда ты уйдешь, потому что солнце снова сделается живым лишь после этого. Из-за тебя даже трава плохо растет. Ты умертвляешь все вокруг, пытаясь его оценить. А мы вежливые и терпим, нам старшие пояснили, что так надо. Мы даже с тобой разговариваем. Хотя это сложно. Ты же нас едва понимаешь.
– Фэр! – Девочка утратила интерес к разговору, отвернулась, роняя игрушку и поднимая вверх свои тонкие ручки.
Взрослый волвек – мокрый, только что из душа, в одних штанах, даже без рубахи – с разбега упал на колени перед малышкой. Обнял, зашептал на ухо:
– Какое у тебя платье, хчелка! Сама придумала? А ну, покрутись. И рукава… это называется колокольчиком, да?
– Я тут сама пришила рюшечки, и здесь тоже, – обрадовалась девочка, улыбаясь и даже розовея от удовольствия. – Мама сказала, ты не скоро приедешь. Я скучала.
– Вырвался. Иди домой и скажи маме, что я забираю тебя патрулировать долину. Поняла? Транспорт уже готовят, мы уходим через пятнадцать минут. Только не беги, без тебя я никуда, обещаю. Норх, – волвек обернулся к старшему из детей, – проводи и присмотри. Поедешь с нами.
Мальчишка зарычал от восторга, гордо кивнул. Подхватил с травы игрушку, подал руку девочке и повел ее прочь с самым взрослым видом, неторопливо и даже чинно. Йенхо нахмурился, не понимая происходящего. Охнул: сознание на миг померкло, а когда восстановилось, он уже находился в коридоре своего временного жилья. Прижатый к стене, оглушенный, вынужденный в упор
