– У кого роман? У хомячков с Наташкой?
– Балда, вечно ты меня не слушаешь, я же элементарно объясняю, э-ле-мен-тар-но! Толик танцевал с Наташкой, танго, на балу, а на самом деле хотел с Динкой, а она его послала сначала, но потом все равно танцевала на площади, а потом опять послала… и при чем тут хомячки?
– Вот и я о том же, – пробормотал Никита. – При чем?
– Короче, слушай, я два раза объяснять не буду. Толик танцевал-танцевал и уронил розу Динке на голову…
– Во сволочь…
– Да. Только это так и задумано было, это он ей, типа, признавался, как у них там, у горячих латинских парней, принято. Он считал – будет круто, хотя, если подумать – идиотизм, конечно, можно подумать, любовь – это когда розу на голову.
– Действительно, нет чтобы приличное что-нибудь, в горшке.
– Ай, Никита, тебе лишь бы поржать, а у людей трагедия. Он, короче, уронил, а Динка то ли обиделась, то ли психанула из-за его девиц, короче, он ее перед раздевалкой догнал и начал перед ней на колени падать – девчонки рассказывали, красиво, а она взяла и убежала, девчонки даже возмущались – надо же, какая привередливая, а главное – из-за чего?
– И?
– В том-то и дело, что никто так и не врубился. Я Толика потрясла – молчит, как паразит, то есть партизан. Короче, я больше в их личные разборки не лезу и тебе не советую, сами разберутся, правильно, да?
– Ну-у-у… – Никита погладил щенка. – Я, пожалуй, к Динке схожу.
– Ничего себе, ты че, к ней после этого попрешься? Пусть сами! Если б ко мне полезли, я бы вообще убила. Потому что свобода личности и все такое. Так что не вздумай, будем делать вид, что ничего не случилось.
Никита покосился на Нонну.
– Слушай, это же странно. Вот представь, мы поссорились. А друзья делают вид, что ничего не случилось. Что бы ты подумала?
– Скажешь тоже, когда это мы поссорились? Ты что, Никитос, с дуба рухнул? Я-то в чем виновата?
– Да при чем тут, виновата или нет! Просто представь: мы поссорились…
– Ну хватит намеков идиотских! Думаешь, если у тебя ай-кью, как у жирафа, так можно на меня плевать с высокой колокольни? Я об себя ноги вытирать никому не позволю, даже тебе!
– Нонна, да в чем дело? Какие ноги?!
– Вот не надо, Никиточка, я все поняла, с двух слов! Иди, целуй в пупок свою тихоню. И в другие выступающие части ее скелета. Потом сам ко мне прибежишь, да поздно будет! Понял?!
Нонна сорвалась с места и, судя по грохоту, перевернула по дороге в коридор парочку шкафов. Ошарашенный Никита остался сидеть на полу. Некоторое время он слушал долетающие из прихожей всхлипы и шуршанье, потом дверь смачно впечаталась в косяк.
– Ты что-нибудь понял? – спросил Никита у щенка. – Вот и я тоже ничего. Какой ее хомяк бешеный укусил? И в какое место?
Щенок сочувственно застучал хвостом.
– Ладно, сукин сын… ладно. Как говорит мой трехлетний племянник – молниеносный катастроффф. Скажи, ты бы к ней… пошел? Или собаки тоже за свободу личности?
Щенок подсунул морду ему под руку, одним глазом как бы намекая, что ему немедленно следует почесать уши, а другим – что на свободу личности ему глубоко наплевать. Никита присел к нему на матрасик и чесал уши не меньше получаса.
Что хорошего можно ждать с утра? Разве что падения гигантского метеорита. «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик», – это еще поэт Иосиф Бродский понял. Многие с ним солидарны. И, будь у Динки бомбардировщик, она бы сейчас как раз стряхивала снег с крыла, мрачно натягивала шлем и щурила холодные глаза.
А так она просто щурила глаза сквозь пургу, сидя на любимом месте, на столе, обняв колени, прижавшись щекой к холодному стеклу. Не было у нее других увлекательных занятий, кроме как выглядывать признаки близкого армагеддона. Болеть хорошо, но скучно. Полночи она лениво шарила в Сети. Читала чьи-то дневники, базары сетевых троллей, рецы на фильмы. Сплошь и рядом попадались склоки и разборки, где люди, по сути, пытались сказать друг другу одно: «Я крутой!» – «А я в тыщу раз круче!»
Скучно.
В дверь позвонили. Динка покосилась на часы – десять утра, только-только светать начало. Какую нечистую силу принесло? Вообще-то тетя не одобряла, когда она открывала дверь кому попало, не глядя в глазок. Но Динка все равно открывала всем подряд – торговцам картошкой, почтальонам и задушевно мычащему соседу-алкашу, который вечно путал двери и, покачиваясь, долбился к ним лбом.
Она прошла в коридор, щелкнула замком не глядя… и отпрянула.
Лучше бы там стояла орда алкоголиков.
Но там был Никита.
– Привет.
Он смотрел прямо на нее, чуть улыбаясь. Под этим взглядом она попятилась обратно, в глубь коридора, и он шагнул за ней.
– Ты чего на звонки не отвечаешь?
– Я не хочу с тобой разговаривать, – ожила наконец-то Динка. – Уходи.
Вместо того чтобы немедленно с треском провалиться сквозь все пять этажей, Никита вопросительно поднял бровь:
– Дина, что случилось?
– Я. Не хочу. С тобой. Говорить, – отчеканила Динка и пошла к себе в комнату. От возмущения у нее в глазах темнело. Она задыхалась. Воздух сгустился, его надо было втягивать с силой, иначе он никак не проталкивался в легкие. Пришлось даже уговаривать себя – дыши, дыши же, вот так… Ей было больно, по- настоящему больно, она прислушивалась – когда же хлопнет дверь, чтобы можно было рухнуть ничком на диван, вцепиться в подушку, отгородиться от всего мира.
Но дверь не хлопала. Напротив, из коридора доносился шорох и уверенные шаги, будто Никита там раздевался.
Нет, не может быть, она же велела ему уйти.
Динка приказала себе дышать ровнее.
– Ты не знаешь, Джимка, может, сегодня тут стая крылатых бешеных хомячков пролетала, перекусала всех? – довольно громко раздалось из коридора. И тут же – знакомое цоканье когтей по паркету. Счастливый щенок ворвался в комнату и напал на Динкины ноги, подпрыгивая, виляя всем телом, требуя, чтобы ему немедленно обрадовались, погладили, взяли на руки.
Только не Джимка!
Динка вцепилась в край стола. Зачем он пришел ее мучить? Нарочно? Хочет посмеяться? Поржать? Она ж не бетонная, надо же понимать, что щенок – это ее самое слабое место, она не выдержит, размякнет…
– Джимка заболел, – сказал Никита за спиной. – Что делать, ума не приложу? Хотел вчера ветеринару позвонить, но ему вроде лучше стало. Решил с тобой посоветоваться. Школу прогулял, между прочим.
Динка молчала.
Молчала из последних сил.
Мир медленно проступал из тьмы. Она чувствовала каждый толчок сердца. Ей хотелось шагнуть прямо сквозь стекло, в белые хлопья, в седые космы поземки – и бежать, легко касаясь крыш и верхушек елей – выше и выше.
Как больно!
Все, что она могла, – молча просить, взывать, умолять: «Господи! Господи! Ты же есть! Ты же добрый? Сделай что-нибудь. Я больше не могу. Помоги!»
И тут Никита ее обнял. Вот так просто. Обнял за плечи.
