Китан. Это она ему придумала – Никитан-Китан. Вдруг представила его капитаном, они как раз вдвоем посмотрели «Хозяина морей». Он бы отлично смотрелся за штурвалом – спокойный, загорелый, уверенный. Тогда с языка первый раз и сорвалось – Китан. Динке понравилось, сил нет. Это было ее имя, только ее. Она никогда не звала его так на людях, только наедине и про себя.
– А скажите, Дина…
Да когда ж кончится эта инквизиция?!
На счастье, тут в комнату, потягиваясь, вошел Джимка. Он уснул в кухне, в уголке дивана, уютно свернувшись клубочком. Обычно с дивана его эгоистично спихивали, а тут повезло. Теперь он явился на голоса, узнать, что же такого хорошего происходит в гигантской конуре. Джимка был свято уверен, что в мире происходят только хорошие вещи.
Он сразу уловил запах второго божественного хозяина, который приятно смешивался с запахом первого.
Джимка, подпрыгивая и приседая, кинулся к Динке, которую непростительно проспал. И тут же, не откладывая, принялся штурмовать ее колени.
– Джимка, а ну-ка, фу! – посуровела мама (щенок притворился глухим). – Скомандуй ему, Никита, ну?
– Джим! Место. – Никита строго показал рукой на пол возле своего стула.
Джимка отчаянно подпрыгнул в последний раз, рухнул вниз и потрусил-таки туда, куда указывал обожаемый вожак. Шлепнулся возле стула, вывалив язык, поблескивая темными глазищами. Видно было, что стоит Динке пошевелить пальцами, он мгновенно вернется к непокоренным коленкам.
– Надо его вывести, – решил Никита. – Динка, ты как?
– Я с радостью!
Она облегченно отшвырнула ложечку, тут же в ужасе подхватила ее со стола и прилично пристроила на блюдечко. Стул, который она отодвинула, гнусно загрохотал, но ее было уже не остановить, впереди ждала свобода, свобода, свобода!
Следом за ней колобком выкатился щенок, которого переполняли приятные предчувствия. Не зря же вся стая побежала в прихожую, ох не зря!
Никита с Диной нарочно не произносили слова «гулять». Ведь стоило его произнести – пусть даже шепотом, спрятавшись в чуланчик, надев на голову ведро, – как Джимка из щенка превращался в маленькую бурю. Буря с шумом облетала прихожую, поднимала цунами в миске с водой, роняла табуретки и норовила лбом протаранить входную дверь. Слово «поводок» тоже можно было приравнять к оружию массового уничтожения, особенно после того, как щенок, однажды его услышав, уронил в прихожей Никиту, удачно метнувшись ему под ноги.
Динка мгновенно натянула дубленку – Никита только успел накинуть ей рукав на одно плечо, – топнула ботинками, нахлобучила ушанку. Мама маячила возле зеркала, провожала. Никита наконец снял поводок с вешалки. Джимка залаял, затанцевал в припадке восторженного безумия, мешая застегнуть ошейник.
– Тихо! Цыц! Место! Стоять! Джим, фу!
Щенок неимоверным усилием воли перестал подпрыгивать и только тихо восторженно подвывал и вертелся, путаясь в поводке.
– Мы пошли!
– До свиданья, Дина.
Как ни странно, «Сказка» ничуть не разочаровала, наоборот. Они выбрали длинный диванчик возле окна, прикрытого сквозной занавеской. Нонна немедля откинула ее, она любила смотреть на улицу. Особенно где-нибудь в большом городе. В провинции нет такого занятия – «сидеть в кафе». Тут и кафе-то нет. Тут бары, радость местных мужиков: надраться и морды друг другу начистить за углом, все развлечение.
А кафе – это волшебство. Огоньки свечей (она очень любила, когда свечи), синие сумеречные окна, темные блестящие улицы-реки в ожерельях фонарей. Люди, толпы людей, озабоченные, торопливые, усталые… А внутри – запах кофе и сладостей, корицы и ванили, плюшевые подушки на диванах и шоколадная глазурь на витой булочке с маком. Божественное ощущение уюта, когда сидишь в тепле, а за окном хлещет дождь, шлепают по лужам прохожие – а у тебя все хорошо и самую капельку грустно непонятно отчего.
Здесь, увы, совсем не то. За окном – заснеженная тишь, разве что собака какая-нибудь протрусит или бабка. Ни тебе свечей, ни синих окон.
Однако тут негромко ворковала зарубежная попса, народу было немного, а кофе пах по-настоящему, черным солнцем, и вроде бы немного тянуло корицей, хоть и без свежих булочек. Здесь хорошо, Стас хороший… Он не зажимался, не умничал сверх меры, как это любят делать стеснительные мальчики, не вываливал на нее кучу сведений о любимых тачках, мочилках и футболе. Он заговорил о детстве, и они вместе проникновенно повздыхали о тех давнишних посиделках на скамейке. Боль по имени Никита ушла в глубину, перестала на время саднить, затаилась. Стас рассказывал про студенческую жизнь, Нонна слушала, невольно примеряя эту жизнь на себя. Господи, скорей бы уж! Как надоело быть маленькой глупой девочкой-дурочкой. Она, конечно, никакая не дурочка, но почему-то, когда у тебя светлые волосы и тебе шестнадцать, люди предполагают, что ты родная внучка сибирскому валенку. А ей хотелось, чтобы ее воспринимали всерьез, хотелось быть успешной, яркой, звездой, кучу денег, толпу поклонников, квартиру в большом городе, маленькую кокетливую машинку. И вот тогда-то она и встретит свою большую Любовь…
Сердце сжалось, вся горечь этого утра вернулась к ней. А Стас, как назло, нежно провел пальцами по запястью и спросил: «Что с тобой, малыш? Ты грустишь?»
Нонна покачала кофе в чашке, стараясь уловить ускользающий запах… Сколько можно быть несчастной и брошенной? Она создана для счастья. Пусть другие мучаются, если хотят, а она, наперекор всему, будет счастлива. Да, Никита ее бросил. Да, он гад и предатель. Но с чего она взяла, что этот козел – и есть любовь всей ее жизни? Разве она могла бы полюбить козла? Да никогда! Она Никиту выбрала, потому что он – самый лучший. Постойте, что ж получается: либо Никита все-таки не лучший – либо она его не любила?
Нонна рассердилась на саму себя. Ну что она зациклилась? Вон, Стас напротив сидит, волнуется, переживает, за руки трогает.
– Ты такая загадочная, серьезная, – Стас помешивал кофе, а сам все заглядывал ей в лицо. Глаза у него блестели под лампой, отсвечивали рыжими крапинами, и очень шла ему модная «рваная» стрижка, и тени на скулах ложились мужественными треугольниками. А в то же время в пухлых его губах застыло столько щенячьего ожидания, что Нонне захотелось погладить его по голове. Студент, а какой еще мальчик, если приглядеться.
Она ободряюще улыбнулась в ответ, рассудив, что загадочности от этого только прибавится.
– Совсем не похожа на себя ту, дрыгалку со двора. Не ожидал. А духи какие, мм… запах уверенной в себе женщины.
Нонна чуть-чуть растерялась даже. На что он намекает? Она еще не была уверенной в себе женщиной, совсем нет. Но, в конце концов, это – мир взрослых, куда она давно хотела попасть. А то развела чувства с Никитой – детский сад, горшок на цепочке, болото в кисельных берегах. Все это несерьезно. Как она могла думать, что Никитос и есть главная любовь ее жизни? Да она, по большому счету, еще и не начинала жить. Вот Стас – он живет по-настоящему, и она скоро уедет из этого… лягушатника.
Пить кофе, впрочем, надоело. В ней и так булькало три чашки.
– Пошли, погуляем? – предложила Нонна, поднимаясь. – Тут, в городе, все равно больше посидеть негде.
Динка с Никитой ругались, перебивая друг друга.
Нет, сначала Динка молчала. Она твердо решила молчать. Она на лестнице так и повторяла, в такт шагам: молчи, Динка, молчи. Любовь ведь. Ну, прояви добрую волю. Сделай вид, что ничего не случилось. Будь паинькой.
И первые десять минут, пока они шли по главной улице Ленина, гордилась собой – вот какая великодушная! – а на одиннадцатой минуте не выдержала:
– Твоя мать надо мной издевалась. Она меня терпеть не может!
