рода. Ну, и, конечно, чтоб Родина процветала.
Но случайный досадный мимолетный долг, обязанность, свалившаяся на него, не давали ускорить течение времени дорог мегаполиса.
Наверное, неведомая и непознанная людьми душа города-гиганта находилась в заоблачной высоте, и он взирал на свое распластанное тело, на дороги-артерии, с мучительными тромбами-пробками, жгучими огнями реклам каких-то неведомых слов, на белые трубы, чадящие черными, сиреневыми, зелеными дымами. И когда город вздыхал, глядя на все безобразия, надругательства, которые творятся на его теле, то проваливались в бездну вместе с людьми и машинами целые улицы, обрушивались дома, стыдливо обнажая квартирный вопрос, бытовую грязь, людскую нечистоплотность. А то и пострашнее было, если лопались трубы с синим удушливым газом и взрывались протуберанцами, сжигая в факеле все живое...
Эдисон с высоты своего роста обозрел танцующий фарш, вытащил из круга извивающегося «червяка», отвел в сторону, незаметно сунул три упаковки, завернутые в салфетку.
– Что это? – Глеб лихорадочно оглянулся, мгновенно спрятав «баяны» в карман.
– Герыч.
Глеб слегка опешил.
– Да не ссы... – по-отечески успокоил Эд. – Доза для школьников старших классов. Качество – чистейшее. Вмажетесь, такой кайф сорвете, фантастиш, просто улет... Я гарантирую.
Глеб испуганно глянул на Эда.
– Это – в вену?
– Да в какую Вену? В Берлин!.. Под кожу в руку ткнул – и торчишь. Можешь в попку. Уколы в детстве делали тебе? То же самое, только приятней. Давай, гони две сотни баксов.
Глеб, чувствуя себя разоблаченным шпионом, стараясь не привлекать внимания, вытащил две стодолларовые купюры, сунул Эду. Вздохнув облегченно, нырнул в толпу попрыгунчиков, нашел девчонок и, подстегнутый сладким ужасом, словно на части рассыпался в танце.
– Ну, чего, девчонки, догонимся? – взяв под руки танцорок, предложил Глеб. – Чего-то кайф не тот от «колес». Есть улетная штучка.
Не дожидаясь ответа, он тут же утащил их с площадки, отвел в сторону, тихо показал пакетики. Кристина, колеблясь, глянула на Янку. А она, не раздумывая, будто пакетик с чаем, забрала шприц. Кристи, потупив взгляд, тоже взяла дозу, спрятала в карман вместе с вытащенным платочком.
– А что это? – поинтересовалась Яна, закуривая сигарету.
– Дас ист фантастиш! – Глеб уже освоился с ролью заводилы. – Один впрыск под кожу ваших нежных ручек, и – океан наслаждений.
Кристи недоверчиво покосилась на брата, но слов не нашлось, а любопытство взяло верх. Яна с сигареткой в губах, разминала пальчики, будто и впрямь собираясь нырнуть в этот самый
– Ну, чего, девчонки, разбежались по ватерклозетам? – нетерпеливо задергался Глеб, как ребенок, получивший в подарок суперконфетку. – Встречаемся за столиком. И дружно уходим в нирвану...
И в самом деле, чего там уже осталось от каникул! Уж отрываться, так – до упора, по полной программе, на всю катушку, до коликов и смеха, до чертиков и глюков. В гребаной Британии все вмиг закончится, упадет занавес – и только пиво втихаря... Истеблишмент, манеры лорда и пивная морда.
Глеб захлопнул за собой дверь кабинки туалета. Достал шприц, успокоив себя мимолетно, что делает это в первый и последний раз, воткнул иглу под кожу ниже локтя, пустышку бросил в корзину для мусора и прикрыл сверху лоскутом туалетной бумаги.
Кристи и Яна, переглянувшись заговорщицки, одновременно зашли в кабинки и проделали все точь-в- точь, что уже сделал Глеб. Кристи, как и брат, тоже дала себе клятву больше так не поступать и, бросив шприц в корзину, успокоила себя оправданием: ей просто любопытно узнать, что это такое, и больше уже не пробовать. А Янка, вогнав героин, ни о чем не подумала, лишь бы кайф был цветной, как в кино, веселый и фантастический. Хотелось забыться и ни о чем не думать. И больше всего – об Иване по фамилии Родин, который почему-то бередил душу, не из мира сего, «не наш человек», не из тусовки, бивень, альпинист, человек-бревно, а все ж сейчас его не хватало...
Они и вышли одновременно из кабинок.
– Ну, как? – простенько поинтересовалась Яна, словно дело касалось новой губной помады.
– Норма! – легкомысленно и задорно ответила Кристи. – Как будто всю жизнь медсестрой работала.
Яна с усмешкой заметила:
– В жизни пригодится.
– Да, ну тебя, ты чего? – передернула плечиками Кристи и расхохоталась, представив себя медсестрой.
Они продрались сквозь скачущую в едином ритме толпу, пульсирующую музыку, лазерный «обстрел», пожар светомузыки. Глеб из-за столика пьяно махнул рукой. Девчонки упали рядом на диван, вытянули ноги, как на обозрение. Впрочем, об этом они не думали и не думали вообще. Крепковат оказался афганский героин, просто с ломовым действием на юные, не привычные к тяжелым дозам головы. Мир вокруг них вдруг стал двоиться, троиться, уменьшаться в размерах, искажаться, как в пролитой ртути...
– О, мир вокруг! – промямлил непослушными губами Глеб. – Чего они все скачут? Козлы... Кладбище вампиров... Кристи? Это ты? Я вижу... Это ты-ы-ы-ы, гы-гы-гы... медитация. А они все – уключенные звери.
– Я что-то забыла, – Кристи, прижав ладошки к побледневшим щекам и мотая головой, не заразительно, а как-то пустозвонно рассмеялась. – И не могу вспомнить. Улетный расколбас...
– Раз – колбас! Два – колбас! Три – колбас... – отозвался Глеб.
Вдруг из воздуха соткался полупрозрачный официант. Он наклонился и бодро сообщил:
– Колбасы нет! Не держим-с!
Тут же официант растворился в воздухе. Впрочем, на него никто, кроме Глеба, не обратил внимания.
Яна раскачивалась на диване. На лице у нее застыла пустая улыбка куклы.
– Я вспомнила, что ты не могла вспомнить. То, что ты не могла вспомнить... надо забыть. – Яна мучительно задумалась. – Я тоже что-то должна вспомнить... Ванька-альпинист? Нет, не он... Да, Глеб, ты говорил, что мы уйдем в нирвану? Мы уже в ней?
– Уже в ней... – мотнул по-лошадиному головой Глеб. – Я комбинирую желания, удовольствие, наслаждение, счастье и всех этих вампиров... Вместе с дозой «хеннеси». За нашу маму! – он плюнул в сторону пляшущих, отхлебнул коньяк из рюмки, задумался. – У мамки бабла – на тонну чистейшей дури...
В черном углу ночного клуба «Черный бархат» две застывшие нетанцующие фигуры могли сойти за восковых манекенов, если б сутулого парня с липкими волосами на лице не выдавали тремор пальцев, а мужчину в черном – вращающиеся, как шары в подшипнике, зрачки. Эдисон и Холеный, как полководцы после недолгого боя местного значения, наблюдали с «командного пункта» шевеления уцелевшего на поле брани людского состава. Больше всего их занимали трое молодых людей: парень и две девушки за столиком. Они, известное дело, перебрали свежего героина. Что хотели – получили. Перебрали, пережрали, сладко им живется, хотели еще послаще... А завтра им будет тяжело, не то слово – страшно, они увидят зверя, который скажет: я от вас уже никогда не отстану, и вы отныне будете у меня на цепи. И сколько бы вы не просили, не умоляли, ни ползали на коленях, вы станете рабами иглы и черного кайфа, и с каждым разом он будет горше самой горькой полыни, самого смертоубийственного мышьяка... Ну, а завтра, смущаясь, как бы ненароком, да, конечно, в последний раз, приползут и попросят добавки, как детки кашки поутру. Все это Холеный знал, как «букварь наркомана», от первого до последнего слова.
Они оба, разные и ненавидящие друг друга до заворота кишок, были едины в одном: больше, чем деньги, им приносило наслаждение, буквально на грани сексуального, познание и ощущение, наблюдение за процессом одураманивания, самоуничтожения этих выпендрежных, наглых, самоуверенных юнцов, получивших все от жизни благодаря прохвостам-родителям. И если Эдисон, недоучка, кидала, барыга, «свой в доску парень» сам сгорал потихоньку вместе с клиентурой, то Вальтер, Холеный, как ему метко влепили прозвище, в самых страшных снах не прикоснулся бы к наркоте. И потому его особым интеллектуальным
