короче говоря, удовольствие получают все без исключения.
Прогон был назначен на восемь, поэтому я подрулил в начале одиннадцатого, чтобы не слишком долго ждать начала. И оказался прав. Джордж еще торчал на сцене и что-то обсуждал с каким-то типом в рубашке; рядом стоял еще один — в огромных очках, с круглым брюшком и абсолютно лысым черепом. Я его уже раза два видел вместе с Джорджем в клубе и знал, что это их директор Блюменфилд. Я помахал Джорджу и сел в последний ряд, чтобы не подвернуться кому-нибудь под горячую руку, когда начнут выяснять отношения. Потом Джордж спрыгнул со сцены в зал и подсел ко мне, сравнительно скоро после этого опустили занавес. Пианист, как умел, отбарабанил несколько вступительных тактов, и занавес подняли снова.
Сюжета «Спроси у папы» я не помню, могу только сказать, что действие вполне успешно развивалось и без Сирила. Сначала я был этим сильно озадачен. Наслушавшись, как Сирил зубрит свою роль и высказывает глубокомысленные соображения о подходе к такому-то месту и о трактовке такого-то образа, я вообразил, что Сирил — и вправду становой хребет спектакля, а остальные члены труппы выходят лишь для того, чтобы как-то заполнить паузы, когда его нет на сцене. Я добрых полчаса ждал его выхода, пока не обнаружил, что он с самого начала находился на подмостках: я узнал его в странном, криминального вида субъекте, который стоит, прислонившись к пыльной кадке с пальмой, и с сочувственным видом слушает, как главная героиня поет про то, что Любовь похожа на что-то там, сейчас уж не помню, на что именно. А после второго куплета он принялся приплясывать вместе с десятком других, столь же нелепых уродцев. Жуткое зрелище — я живо представил себе, как тетя Агата расчехляет свой томагавк, а Бассингтон- Бассингтон-старший натягивает подбитые гвоздями сапоги, чтобы дать мне хорошего пинка пониже спины. Едва пляска закончилась, и Сирил со товарищи уволоклись за кулисы, как из темноты справа от меня прозвучал звонкий голос.
— Папа!
Блюменфилд хлопнул в ладоши, и главный герой, начавший монолог, сконфуженно умолк. Я вгляделся в полутьму зала и узнал того самого веснушчатого парнишку, Дживсова знакомца. Руки в карманах, он вразвалочку шел по проходу с таким видом, словно он тут хозяин. Все почтительно затихли.
— Папа, — громко произнес веснушчатый, — этот номер не годится. — Старый Блюменфилд нежно улыбнулся.
— Тебе не нравится, дорогой?
— С души воротит.
— Ты совершенно прав.
— Тут требуется что-то позабористее. Побольше перца!
— В самую точку, мой мальчик. Я себе помечу. Хорошо. Поехали дальше!
Я повернулся к Джорджу, который что-то раздраженно пробормотал себе под нос.
— Скажите, старина, это еще что за чудо природы?
В ответ Джордж издал глухой страдальческий стон.
— Вот принесла нелегкая! Это сын Блюменфилда. Теперь он нам устроит веселую жизнь!
— Он что, всегда тут распоряжается?
— Всегда.
— Но почему Блюменфилд его слушает?
— Этого никто не знает. Может, из-за слепой родительской любви, а может, он смотрит на мальчишку как на талисман, который приносит удачу спектаклю. А скорее всего, он считает, что у его чада умственное развитие, как у среднего зрителя, и то, что нравится ему, будет пользоваться успехом у публики. И наоборот, что не одобрил его сын, то и никому в зале не придется по вкусу. Это не мальчишка, а настоящая моровая язва, ехидна и ядовитая гадина, я готов задушить его собственными руками.
Репетиция продолжалась. Главный герой отбарабанил свой монолог. Затем последовала короткая, но страстная перепалка между помощником режиссера и Голосом по имени Билл, звучавшим откуда-то с верхотуры, на тему: «Когда Билл, черт бы его совсем побрал, научится вовремя давать желтый?». После чего спектакль возобновился и шел без особых приключений до тех пор, пока не настала очередь сцены, в которой играл Сирил.
Я по-прежнему смутно представлял себе сюжет пьесы, но, насколько я понял, Сирил изображал английского пэра, приехавшего в Америку — по-видимому из самых лучших побуждений. До этого момента он произнес на сцене всего две реплики. Первая была: «Но, послушайте!», а вторая — «Да, черт возьми!», но насколько я помнил по тому, что он при мне декламировал, ему вскоре предстояло показать себя во всей красе. Я откинулся в кресле и стал ждать, когда он вырвется на авансцену.
И через пять минут действительно вырвался. К этому времени на сцене бушевали нешуточные страсти. «Голос» и помощник режиссера повторили «ссору влюбленных» — теперь на тему: «Почему этот чертов Билл не переключает на голубой?». Вслед за этим с карниза свалился цветочный горшок и чудом не раскроил череп главному герою. Короче говоря, когда Сирил, который до этого болтался где-то на заднем плане, выкатился в центр сцены и занял стартовую позицию для своего главного забега, атмосфера была накалена не на шутку. Героиня что-то там такое проговорила по тексту пьесы, не помню, что, и вся труппа с Сирилом во главе радостно заскакала вокруг, как полагается перед началом очередного номера.
Первая реплика Сирила была: «О нет, нет, не говорите так!», и, на мой взгляд, он выкрикнул ее достаточно энергично, напористо и вообще. Но не успела героиня открыть рот для ответной тирады, как наш веснушчатый приятель снова поднялся, чтобы заявить протест.
— Папа!
— Да, дорогой?
— Вот тот никуда не годится.
— Который из них, дорогой?
— Этот, с рыбьей рожей.
— Но там у всех рыбьи рожи, дорогой.
Мальчик вынужден был признать справедливость этого замечания. Поэтому он уточнил:
— Вон тот урод.
— Какой урод? Вот этот? — спросил Блюменфилд, указывая пальцем на Сирила.
— Ага. Полная бездарь.
— Мне и самому так показалось.
— Меня от него просто тошнит.
— Ты, как всегда, прав, мой мальчик. У меня точно такое же чувство.
Пока они обменивались репликами, Сирил слушал, разинув рот. Теперь он выбежал на авансцену. Даже с того места, где я сидел, было видно, что грубые слова нанесли фамильной гордости Бассингтон- Бассингтонов чувствительный удар. У него покраснели уши, потом нос, потом щеки, и через четверть минуты он стал похож на человека, уцелевшего после взрыва на фабрике томатной пасты.
— Что это значит, черт побери?
— А это что значит, черт побери? — закричал Блюменфилд. — Кто вам позволил орать на меня со сцены?
— Честно говоря, я подумываю, не спуститься ли в зал и не отшлепать ли мне этого маленького нахала!
— Что!
— Всерьез подумываю.
Блюменфилд начал раздуваться, словно кто-то накачивал его насосом, и стал еще больше похож на шар.
— Послушайте, мистер… не знаю как вас там…
— Бассингтон-Бассингтон, а древний род Бассингтон-Бассингтонов… мы, Бассингтон-Бассингтоны, не привыкли, чтобы…
Блюменфилд в краткой, но доходчивой форме изложил ему все, что он думает о Бассингтон- Бассингтонах и об их привычках. Послушать их собралась вся труппа, актеры явно получали огромное удовольствие. Одни с любопытством выглядывали из-за кулис, другие высовывались из-за бутафорских деревьев.
