безжалостное солнце не так пекло голову. А потом, миновав снесенные ворота, он углубился в джунгли, насквозь промоченные дождем. Неведомое властно манило его.
Под сенью гигантских деревьев следы сделались четче. Кейн смог определить, что большинство неизвестных были обуты в сандалии, — правда, сандалий подобного типа он никогда еще не встречал. Соломон различил также следы босых ног, по-видимому оставленные пленниками.
Они вышли гораздо раньше его, так что теперь у них была хорошая фора. Кейн шел без остановок. Он был неутомимым ходоком и к тому же длинноногим, но даже и ему не удалось нагнать караван в течение дня.
Кейн торопливо перекусил едой, захваченной из разоренной деревни, и устремился вперед, не давая себе передышки, снедаемый гневом и необоримым желанием раскрыть тайну белого лица, увиденного в свете молнии. И что не менее важно, налетчики утащили все его оружие, а в стране вроде той, по которой он путешествовал, оружие означало жизнь.
День клонился к закату. Ко времени захода солнца джунгли постепенно сменились редколесьем, а в сумерках Кейн выбрался на слегка всхолмленную равнину, заросшую высокой травой. Кое-где виднелись редкие деревья, а далеко впереди Кейн разглядел нечто вроде гряды невысоких холмов. Следы вели прямо через саванну, и Кейн решил, что туда-то, к этим приземистым одинаковым холмам, и стремились грабители.
Здесь Кейн помедлил, раздумывая, как быть. С равнины уже доносился громоподобный львиный рев, порождавший со всех сторон раскатистое эхо. Огромные кошки вышли на ночную охоту; путешествовать через саванну, имея в качестве оружия всего-то несчастный топорик, было бы чистым самоубийством.
Присмотрев себе громадное дерево, Кейн забрался наверх и со всем возможным удобством расположился в развилине могучих ветвей. Поглядев оттуда на равнину, он заметил вдали, среди холмов, крохотный мерцающий огонек. Потом он различил огоньки и на самой равнине: вереница светящихся точек, медленно извиваясь, подползала к холмам, едва различимым у горизонта на фоне звездного неба. Кейн сразу понял, что это отряд грабителей с пленниками. Они несли с собой факелы. И двигались очень проворно. Факелы, судя по всему, были предназначены для отпугивания львов. Кейн посмотрел на них еще и подумал: вероятно, цель путешествия была совсем близка, раз уж они отважились на ночной переход через кишевшую хищниками саванну…
Соломон видел, как мерцающие огоньки поползли вверх. Некоторое время они были еще видны среди холмов, потом скрылись.
Кейн так и заснул, размышляя о тайне, крывшейся за всеми событиями последних суток. Он спал, а ночной ветерок шептался с листьями дерева, рассказывая о древних тайнах Африки. И всю ночь, хлеща себя по бокам увенчанными кисточками хвостами и поглядывая жадными глазами наверх, под деревом ревели львы.
Как только рассвет разлил по саванне розово-золотой свет, Соломон спустился со своего насеста и вновь двинулся в путь. Сжевав на ходу последние остатки принесенной с собой еды, он запил их водой из ручья (благо тот выглядел достаточно прозрачным и чистым) и задумался о том, удастся ли ему найти себе пропитание в холмах. Если нет, его положение станет не слишком завидным. Впрочем, Кейну и раньше случалось голодать. Равно как и замерзать, и уставать до предела. Именно поэтому его поджарое, без капли лишнего жира, тело было твердым и гибким, как сталь.
Широким шагом Кейн устремился через саванну, зорко высматривая затаившихся львов. Солнце над его головой постепенно поднялось к зениту, потом начало клониться к западу. Чем ближе подходил англичанин к невысокой гряде, тем больше подробностей различал его взгляд. То, что издали представлялось ему изломанными холмами, вблизи оказалось невысоким плато, ровным с виду и четко отграниченным от окружающей равнины. На кромке его виднелись деревья и высокая трава, но сам склон выглядел обрывистым и бесплодным. Другое дело, что высота утесов нигде не превышала семидесяти, самое большее восьмидесяти футов. Кейн не сомневался, что сумеет вскарабкаться наверх без большого труда.
Подойдя еще ближе, он рассмотрел, что скалы представляли собой сплошной каменный монолит, хотя и одетый толстым слоем почвы. Там и сям валялись скатившиеся валуны; несомненно, ловкий и сильный человек вроде него самого сумел бы подняться наверх почти в любом месте. А еще по крутому склону вилась наверх довольно широкая дорога. Кейн присмотрелся и увидел на ней те самые следы, по которым шел.
Дорога, несомненно, не была звериной тропой. И не туземцы протоптали ее. Кто-то весьма искусно врезал ее в склон, вымостил и даже оградил гладко обтесанными каменными блоками.
Волчья недоверчивая осторожность, свойственная Кейну, заставила его миновать стороной эту дорогу. Пройдя немного вперед, он облюбовал на склоне относительно пологое место и стал подниматься наверх. Почва под ногой не внушала доверия, к тому же валуны, как выяснилось, лежали весьма шатко и норовили скатиться прямо на него. Впрочем, подъем обошелся без происшествий, и спустя некоторое время Кейн уже стоял на макушке утеса.
Впереди открылся новый склон, на сей раз обращенный вниз, — неровный, усыпанный обломками камня. А чуть дальше простиралась широкая равнина. Глазам Кейна предстало плато, заросшее роскошной зеленой травой. А как раз посредине… Пуританин даже моргнул, тряхнув головой, полагая, что перед ним то ли мираж, то ли плоды разыгравшегося воображения. Но нет, «видение» рассеиваться не желало. На равнине стоял город, окруженный внушительными каменными стенами. Кейн отчетливо видел бастионы и башни, а на них — крохотные фигурки, двигавшиеся туда и сюда. С дальней стороны город выходил к небольшому озеру, по берегам которого раскинулись пышные сады и ухоженные поля, а за ними — луга. В лугах пасся скот.
Невероятное зрелище заставило пуританина на миг забыть обо всем остальном. Его вернуло к реальности звяканье подкованного сапога о камень. Кейн быстро обернулся и оказался лицом к лицу с человеком, вышедшим из-за валуна.
Человек этот был широкоплечим и крепким, ростом почти с самого Кейна, но куда тяжелее. На обнаженных руках так и вздувались могучие мышцы, а ноги можно было уподобить узловатым железным колоннам. Физиономия же была точной копией той, что Кейн разглядел тогда при вспышке молнии, — такая же свирепая и чернобородая. Лицо белого человека, с наглыми глазами и хищным крючковатым носом. Все его тело, от бычьей шеи и до колен, покрывала железная чешуйчатая броня, а на голове сидел железный же шлем. На левой руке висел щит, сделанный из твердого дерева и кожи и окованный по краю металлом. За поясом торчал кинжал, а в правой руке воин держал короткую, но тяжелую железную булаву.
Все это Кейн успел рассмотреть в одно мгновение. Потому что в следующее человек взревел и прыгнул вперед. Англичанин вмиг понял, что никаких переговоров не будет: предстоял бой не на живот, а на смерть. Он метнулся на врага тигриным прыжком, одновременно занося топор со всей силой, на которую было способно его тело. Воин поймал удар щитом. Топорище раскололось у Кейна в руке, но и щит развалился на части.
Инерция прыжка между тем увлекла Кейна вперед, так что он всем телом врезался в противника; тот отбросил бесполезный, расколотый щит и, пошатнувшись, схватился с англичанином врукопашную. Тяжело дыша, они раскачивались взад и вперед. Кейн зарычал по-волчьи, в полной мере оценив могучую хватку врага. Его доспехи мешали англичанину вцепиться как следует. Воин же перехватил поудобнее свою булаву и изо всех сил старался высвободить руку, чтобы обрушить на непокрытую голову Кейна смертоносный удар. Пуританин, со своей стороны, старался этого не допустить. Все же его пальцы соскользнули, и булава опустилась на череп, едва не погасив сознание. Воин замахнулся опять… Перед глазами Кейна клубился огненный туман, но все-таки он инстинктивно извернулся, и удар пришелся в плечо. Рука почти отнялась, булава разорвала кожу, и хлынула кровь.
Яростным усилием Кейн рванулся вперед, вплотную прижимаясь к могучему торсу своего недруга, и его пальцы почти вслепую нашарили у него за поясом рукоять кинжала. Соломон сейчас же обнажил его и принялся наугад наносить удар за ударом.
Сплетясь в один рычащий, политый кровью клубок, они раскачивались и шатались. Один старался поглубже пырнуть соперника, другой — полностью высвободить руку, чтобы уж тогда-то нанести сокрушительный удар. Покамест ему не удавалось как следует размахнуться, и булава лишь вскользь била
