Помнившие века. Кейн поднял пенную кружку в честь Павших в давнем бою: «Сэр Ричард Гренвиль сиживал здесь… С ним я ходил на юг. Тела мертвецов с собой унося, Текла по палубам кровь: На каждое наше по пятьдесят Испанских было судов! Сбитые мачты падали вниз, Мечи ломались в руках, Но только яростней мы дрались, И прочь отступал страх! Длилась багровая круговерть, И новый рассвет вставал, И сотни стволов изрыгали смерть, Когда Ричард Гренвиль пал. Каждому с ним наступит пора Чашу испить одну… Но лучше б нам было взорвать корабль И с честью пойти ко дну!» Пожар отражался в его глазах И океана зыбь. А по запястьям — рубцы на рубцах: Память испанских дыб. «А как, — он спросил, — поживает Бесс? Я скверно расстался с ней…» — «На могиле ее воздвигнули крест Тому уж немало дней». «Прах к праху!.. — он молвил. — Конец земной — Могильная тишина…» А ветер стонал и бился в окно, И восходила луна. Скользили по лику ее облака, Когда Соломон Кейн Неторопливо повел рассказ О виденном вдалеке: «В безбрежном лесу, на чужих ветрах, Под багровой звездой В глухую полночь рожденный Страх Свивает свое гнездо. Я видел черное колдовство, Которого больше нет. Оно отвращало и естество, И самый Господень свет. Там в городе, старом, как Смерть сама, Жила бессмертия дочь. Во взгляде ее — безумия тьма, Кровавого пира ночь! Там грудами скалились черепа Во славу красы ее. Там крови требовала толпа — Несытое воронье. Царица была вторая Лилит — Огонь и кровь на челе! И был поцелуй ее ядовит… Теперь она спит в земле. Сразил я вампира, что высосал кровь У черного князя из жил. А после блуждал меж серых холмов, Где мертвый народ жил. Господь не оставил меня в тот день, Орудьем гнева избрав, И я оградил племена людей, Земное земле отдав.
