либо обожают.
— А ты как к нему относишься?
— Чтобы не давать тебе повода для ревности, скажу, что я его уважаю. Он создал это заведение и всегда сам решает, кому выступать в его кабаре.
Виктор ожидал увидеть здесь бильярд и карточные столы, но никак не зал с пианино в центре, за которым сидела улыбчивая светловолосая мадам Сали. Повсюду были расставлены фаянсовые безделушки и медные вещицы в средневековом стиле, на стенах висели картины и рисунки. Взгляд невольно останавливался на огромном полотне Виллета, изображавшем беснующуюся толпу на фоне зданий Оперы, собора Нотр-Дам, Дома инвалидов.
Зал постепенно заполнялся, и Сали отпускал хриплым голосом шуточки в адрес каждого нового гостя.
— Ну, ты глянь, сплошь одни лавочники! Приветствую вас, адмирал! Извините, я поначалу принял вас за этого прохвоста супрефекта.
И он в лучших традициях Брюана[34] проехался по депутатам. Вид у него при этом был самый что ни на есть невинный, но бил он своими шутками не в бровь, а в глаз.
— Дамы и господа! — объявил он. — Сегодня нам выпала честь приветствовать нашего старинного друга Луи Дольбреза, в честь которого поют дифирамбы все нимфы холма! [35] Сейчас он выйдет на сцену и порадует нас своими стихами.
Виктор прекрасно знал, что Дольбрез выступает в «Ша-Нуар», но не ожидал вновь встретиться с ним так скоро.
— К счастью, ни здесь, ни в «Мирлитоне» цензура не свирепствует, но все мы знаем, что эта дама артистов не жалует. Дня не проходит, чтобы наши собратья по ремеслу, выступающие в театрах и кафешантанах, не убедились в этом на собственном опыте. Поэтому им я посвящаю свою «Анастасию»,[36] — объявил Дольбрез и начал декламировать:
— Так это его портрет войдет в твой цикл «Парижская ночь в лицах»? — шепотом спросил Виктор.
— Нет, я с ним не знакома. Тс-с. Послушай.
Под смех и рукоплескания Луи Дольбрез приподнял свое сомбреро, а потом подошел к зрителю в крылатке, с которым то и дело обменивался репликами. Только бы он меня не заметил, подумал Виктор: ему не хотелось, чтобы Таша узнала, где он был накануне вечером.
— О Монмартр, гранитная грудь, к которой припадают поколения людей, жаждущих идеала. О Монмартр — средоточие разума мира! Тебе никогда еще не доводилось видеть ничего похожего на то, что сейчас предстанет перед нашими восхищенными взорами! — громогласно объявил Сали.
Пианист сел за инструмент.
— Встречайте! Маэстро Шарль де Сиври и знаменитый автор и чтец Морис Донне!
— Вот с него-то мне и надо сделать набросок, — сказала Таша, когда рядом с пианистом появился молодой человек с лошадиным лицом и жидкими подкрученными усиками.
— Не ищите у него изобразительности Анри Ривьера,[37] чьи образы и игра светотени так завораживают. Наш сегодняшний гость действует тоньше. Даешь фантазию! Даешь шуточную, мистическую, социалистическую и бессвязную поэму «Иные края» в двадцати картинах, посвященную нашему учителю Полю Верлену!
Газовые лампы постепенно гасли. Пианист заиграл бравурную мелодию. Занавес поднялся, и взорам зрителей явился круглый экран. Свет окончательно погас, и на фоне звездного неба на экране постепенно проступили силуэты зданий. Медноватый отблеск освещал Париж и площадку перед зданием Института Франции,[38] где стоял памятник Вольтеру. Зрители зашептались. Памятник Вольтеру спрыгнул с пьедестала. Навстречу ему шел поэт по имени Терминус. Он бросился в Сену, увлекая Вольтера за собой в пучину. В лунном свете их тени возвышались над домами, утесами и деревьями, гнущимися под порывами ветра. Морис Донне под звуки похоронного марша, написанного неким Шопенгауэром, без выражения читал текст под названием «Адольф, или печальный молодой человек»:
По мере повествования герой становился оппортунистом, «всё-или-нечевистом», потом «зачемистом»…[39] Виктор почувствовал, что к нему кто-то подсел, повернул голову и увидел Луи Дольбреза.
— Э-э, дружище, да вы, я смотрю, пустились во все тяжкие? Вчера «Мулен-Руж», сегодня «Ша-Нуар» — неплохой маршрут! Или вы все еще разыскиваете этого своего Гастона Молина?
— Я здесь отдыхаю, — прошептал раздосадованный Виктор.
Таша ничего не сказала, но нахмурилась, а это не предвещало ничего хорошего.
Раздались восторженные возгласы зрителей, и в зале вновь зажегся свет.
— Антракт пятнадцать минут, — громко провозгласил Сали. — И надеюсь, вы проведете это время с пользой — у нас можно выпить и закусить за смешные деньги!
— Приглашаю вас пропустить по стаканчику внизу, — сказал Дольбрез. — Да не бойтесь вы! Пиво тут подают чуть ли не в наперстках.
— Видите ли… я здесь не один.
— О! Мадемуазель… или мадам из наших? — Дольбрез поклонился Таша. — Чем более мы безумны… А мы с вами нигде раньше не встречались?
— Я бы запомнила, — ответила Таша. — Извините, вынуждена вас покинуть. Мне надо повидаться с Морисом Донне.
— Хороша! — присвистнул Дольбрез, когда она отошла. — Журналистка?
В Зале стражи яблоку было негде упасть. Они пристроились под картиной Стейнлена[40]«Апофеоз кошек».
— Пейте, друзья мои, пейте. Это ваш вклад в наше искусство! — надрывался Сали.
Давешний зритель в крылатке, держа в руке стакан с абсентом, подошел к Дольбрезу, шепнул ему на ухо пару слов и исчез в толпе.
— Это Навар. Возможно, вашей подруге будет полезно с ним познакомиться. Он вот уже три месяца
