собственной воли, сжавшейся в ничтожный узелок отчаяния.
— Прости меня. — Мама устало присела на край кровати. — Иного выхода нет. Ты не сладишь с людьми. Ты слишком молод, тебя используют и обратят. А я… Я исполнила все, что подобает леди. Вырастила детей, проводила свою расу в путь и обезопасила ее исход. Я понимаю твою боль. Мне было так же тяжело, когда твой отец отослал меня против моей воли и остался там, на переправе, двадцать восемь зим назад. Нет, мне было хуже. Я знала, что он умрет. А ты должен верить: я выживу. По крайней мере, еще поборюсь за это. Ну, не стой. Беги. Пора.
И он побежал. Кровь, дар и проклятие вампира, не позволяла нарушить приказ. Теперь она вынуждала не просто исполнять его, но исполнять наилучшим образом, задействуя все знания, все силы. Их не так уж мало. Он — Шарим Эрр Данга. Дважды лорд. По линии матери и по линии отца. Редкое сочетание, могущественное. И мама наверняка права. Старшему брату теперь сто сорок шесть зим. Очень возможно, что именно он лорд в новом мире вампиров по ту сторону моря. Хотя там-то никто не зовет их вампирами, это слово — человеческое изобретение.
Пока где-то глубоко в голове блуждали посторонние мысли, тело и сознание действовали. Шарим выбрался во внешние галереи, нашел неохраняемый участок стены, отследил передвижения передовых воинов Большой охоты там, на ведущей к замку дороге.
Мрачно сплюнул, различив вдали двух обращенных. Мама говорила: бывает так, что обстоятельства сильнее тебя. Но все же не настолько! Позволить людям влить тебе в горло кровь и сделать
Шарим скользнул по веревке вниз, беззвучно и стремительно канул в темноту у изгиба стены. Приземлился на два камня, не оставляя следов. Дернул тонкую бечеву, развязывая узел на веревке. Сосредоточенно и стремительно собрал падающую веревку в аккуратную бухту, не дав ей коснуться слежавшейся травы у подножия стен. Одиночные блестки снега и бляшки льдинок остались непотревоженными. Никаких следов! Таков приказ леди.
Юноша запрыгал по камням, удаляясь от замка. Он давно наметил несколько десятков троп для отступления. Тренировался, проходя их в самое трудное время. Зимой, когда ночной дождь покрывал тропу коростой глянцевого скользкого ледка, а беспросветная ночь ослепляла даже его, остроглазого, как и подобает вампиру. Летом, не срывая ни единого клока густой поросли мха. Под взглядами людей на стене, ясным днем, ловко прячась за каждым малым кустом или холмиком…
Теперь наука пригодилась. Он мчался, не раздумывая и не вглядываясь. Поднял из памяти нужное — и использовал сполна.
Склон стек в лощину, от ее дна вверх выгнулась новая спина горы. Их немало еще будет до берега. Придется двигаться напрямик, так быстрее. К тому же люди не ходят напрямик, их тропы огибают кручи. Есть прелесть в упоительном беге на пределе сил. Мышцы прогреваются, связки обретают полноту гибкости, дыхание выравнивается, кровь звенит, он слышит ее ток, наполненный азартом.
Если бы люди могли теперь увидеть бегущего Шарима, они поразились бы его истинной внешности. Кожа обрела свое настоящее, мягко подсвеченное сияние золота. Глаза налились мраком, волосы из каштановых превратились в багровые, очень темные, отливающие даже синевой. Воистину, когда вампир не маскируется, он ничуть не похож на человека.
Достигнув кромки прибоя, юноша удовлетворенно улыбнулся. Первая часть дела закончена. Любая погоня по следу, даже если она есть, займет пять дней. Чего еще ждать от людей, с их-то жалкими возможностями? Только внезапного удара в спину, как обычно, — так говорила мама. Шарим кивнул, принимая мелькнувшие в сознании слова как предупреждение: «Не становись беспечным!» Сел, решительно скинул с плеча сумку. Пора маскироваться. Менять внешность, обдумывать детали легенды для поселка рыбаков. Выбираться на дорогу и снова двигаться.
Юноша глотнул из фляги маминого домашнего медового взвара. С проснувшимся отчаянием глянул вверх. Утро моет серые окна неба… И там, в замке, все уже закончилось. Маму поймали. Она позволила себя схватить, чтобы сын беспрепятственно ушел. Наверняка еще придумала какую-нибудь ловкую комбинацию. Например, подсунула охотничкам ребенка, испившего крови, вместо второго вампира.
Главное — жива. Сердце вещает безошибочно. Кровь — тем более. Мама жива и даже не пострадала.
Шарим недовольно пощупал ткань рукава своей куртки. Типичная одежда для слуги дома Даннар, такую он обычно носил в последние зимы. Удобная, открывающая все двери — там, в замке, и возле него. Делала невидимкой: кому покажется приметным да еще и подозрительным сын конюха или молочника? Да ровным счетом никому. Бегает на посылках, суетится, усердствует…
Родовой замок удаляется с каждым шагом, значит, потребуется иной наряд. Попроще, победнее. Он сын изгоя — начал Шарим строить обстоятельства для пересказа новым знакомым. Усмехнулся: ужасная доля, сгибающая спину и наполняющая речь жалобами и желчной завистью к окружающим. Итак, сын изгоя… никчемный отпрыск преступника.
— Само собой, мама все скрывала, — прикидывал и пробовал тон Шарим, выбирая себе дорожную палку поудобнее. С надрывом вздохнул: следует обязательно упомянуть, как внезапно и шумно обнаружился материн позор, как их грубо выгнали из села.
С горя мама умерла… Вампир вздрогнул и жестом утреннего приветствия Адалору отогнал ужасную небыль, пусть и удобную. Такого он не скажет. Нет! Мама, само собой, жива. Ее приняли на хорошее место в богатом доме. И пришлось взрослому сыну избрать одинокий удел, избавив родительницу от обузы. Гораздо лучше: и пожалеют, и похвалят. Что деньги у прохожих людишек без спросу взял, тоже не вредно добавить. Богатый изгой — он куда нужнее рыбацкой деревушке, чем нищий. Пятнадцать монет — самый подходящий размер состояния. Как раз на лодку и на взнос в артель.
Поверят. Еще и вспомнят с искренней печалью. Мол, первым же штормом унесло неумеху в море, жаль… то есть пожалеют лодку. И порадуются, что приняли сполна залог за право остаться зимовать, что стребовали вперед оплату за старое дырявое корыто с гнилым парусом.
Шарим задумчиво глянул на серое холодное море, смыкающееся у незримого горизонта с пасмурным небом. Надо переодеться и пополнить припасы. Срочно. Значит, либо дурить кому-то голову теперь же, близ замка, спешно лепить маскировку, навлекая на себя риск быть обнаруженным зрецом, или… Либо рискнуть, но несколько иначе.
До аккуратного домика, спрятавшегося в складках холмов, юноша добрался, когда белесый тусклый Адалор кое-как пробился сквозь облачность и повис у горизонта, косматый, меховой, промерзший. Шарим поправил воротник, резко выдохнул и постучал в низкую дверь. Верить людям способен только глупец. Значит, он именно таков.
Зря мама твердила про верхние галереи и шашни с женами грифа. Не нужны ему эти куры, глупые и крикливые. Попал он впервые на ярус жен пару зим назад. Бегом примчался, ощутив чье-то отчаяние, такое огромное и окончательное, что не откликнуться показалось невозможно. Излучала боль новая невеста грифа, привезенная в замок накануне. Шарим привычно справился с хитрым, по мнению людей, замком на двери, скользнул в покои и осмотрелся.
Хорошенькая девчонка, совсем молоденькая, на вид зим пятнадцати самое большее. Стоит, вцепившись в узорную ковку решетки цветочного подоконника, молча смотрит во двор. Если бы плакала или билась в истерике, он бы, пожалуй, ушел. Не страшно: привыкнет, это обычная реакция на новое место и незнакомую обстановку. Многие сперва пугаются, а позже приходят к мысли, что им повезло. Выбор-то у знатной девицы не особенно велик: за грифа или одного из его вассалов. Так или иначе — неизбежно по сговору родителей, как требует человечий обычай. Слезы — его продолжение. Своеобразная дань традиции. Способ выторговать наилучшие возможные условия. Признак капризного норова. Много разных вариантов.
Другое дело, когда принимают свою судьбу так: молча, сосредоточенно и спокойно. Это настоящее отчаяние. И результат его окажется непредсказуем и, весьма вероятно, страшен. Сейчас откроет створки окошка и сиганет вниз, с высоты третьего яруса, на каменные плиты. Запросто.
— С чем пришел? — не оборачиваясь, уточнила невеста грифа, когда Шарим позволил ей услышать свое присутствие — чуть шевельнул дверь и пару раз шаркнул ногами.
