Нонна болезненно сморщилась, словно ей занозу вынимали, отчаянно замахала руками.
— Ой, замолчи, пожалуйста, оглушила совсем. Ты же не поёшь, ты орёшь! Так нельзя. Ты сорвёшь себе голосовые связки.
Аринка умолкла, оскорблённо насупилась: какие ещё там голосовые связки?
— Как умею, так и пою. А коли плохо, так научи, как хорошо петь.
— Надо петь голосом, а не горлом. А то получается, что ты орёшь. Ну давай, только тихо, повторяй за мной.
Нонна тихонько запела, Аринка басом вторила ей. Но на свой лад.
— Послушай, Аринка, мне кажется, что у тебя нет слуха. Ну-ка ещё попробуем. Только не ври, пой, как я. Понимаешь?
Аринка сосредоточенно смотрела на свой нос, старательно выводя мелодию, но всё равно отчаянно фальшивила.
— Стой, стой, не так. А вот так. Слушай, я ещё раз пропою.
Нонна терпеливо и настойчиво, как заправская учительница пения, билась с Аринкой, но та никак не могла правильно повторить мотив.
— Нет, Аринка, ты не можешь петь. У тебя нет ни голоса, ни слуха, — вынесла безжалостный приговор Нонна.
Радость, загоревшаяся было в Аринке, сразу потухла. И Аринка потускнела, уныло опустила голову.
— Ты понимаешь, Аринушка, — ласково заговорила Нонна, желая смягчить свой приговор, — тебе на ухо медведь наступил.
— Какой ещё медведь? У нас и медведей-то нет.
— Это так говорят, когда нет слуха. Ты не обижайся и не отчаивайся. Моя мама учительница пения, она говорит, что слух можно развить. У неё была одна ученица, у которой целый год не было ни голоса, ни слуха. Мама так с нею мучилась, а потом эта девочка запела, да ещё как! Лучше всех в классе стала петь.
Соврала Нонна или правду сказала, только это ободрило Аринку и вселило в неё надежду. А вдруг и с нею произойдёт такое. И тут же, забыв невзгоды со своим пением, упросила Нонну ещё раз спеть. Та с нескрываемым удовольствием запела, и ещё лучше, чем прежде. Пела она и другие песни, но самая лучшая для Аринки была про колокольчики.
— Я умею танцевать. Хочешь покажу? Только надо, чтоб было ровно. А здесь трава и ямки.
— Айда на гумно. Там ровно и гладко на току.
На чисто подметённом току было гладко, как на столе. Нонне понравилось. Она приготовилась танцевать. Аринка прислонилась к стене и с интересом стала наблюдать за нею.
Став на пальчики и широко раскинув руки, Нонна часто-часто засеменила ножками, точно поплыла. Потом сделала прыжок, другой, резко стала вздёргивать ноги кверху. Аринка в полном смятении, с опаской оглядывалась кругом: «Не дай бог, кто увидит, сраму не оберёшься. Ну разве можно так задирать ноги?»
Потом Нонна как сумасшедшая заметалась по току, резко остановилась, дрогнула, словно её ножом пырнули, закружилась, как муха, на месте, отчаянно замахала руками и вдруг стала падать.
«Господи, что это с нею?» — в страхе подумала Аринка. А Нонна, распластавшись, лежала как мёртвая. Аринка, обалдело вытаращив глаза, подскочила к ней.
— Ты чего это завалилась?! Али так надо? Али голова закружилась? — с тёплым участием спросила Аринка.
Нонна неторопливо встала, отряхнулась, насмешливо посмотрела на Аринку.
— Какая ты глупая. Ты ничего не поняла, — с достоинством сказала она.
— А чего понимать-то? У нас так не пляшут, — растерянно пролепетала Аринка. И совсем она не хотела её обидеть.
— Я не плясала, а танцевала. Умирающего лебедя. Понимаешь? Охотник подстрелил лебедя. И вот он умирал. Это балет называется. Понимаешь?
Чего ж тут не понять? Понять можно. Но уразуметь совершенно непостижимо, как можно танцевать смерть? Уж коль умираешь, тут не до танца. А раз танцуешь, значит, живёшь! И танец — это жизнь! Здоровье! Веселье! И танцевать надо легко, задорно, а не грустно, чего-то напевая себе под нос, такое скучное и унылое, что и вправду умереть захочешь.
Нет, тут Аринка не могла согласиться с Нонной. И чтобы доказать свою правоту, она решила ей показать, как надо плясать.
— Посмотрим, посмотрим, как у вас танцуют, — охотно согласилась Нонна. Она села на лестницу, приставленную к овину.
Аринка какую-то минуту топталась на месте, беря разгон. Потом как лист, подхваченный ветром, сорвалась с места и пошла выбрасывать коленца. Согнув руки кренделем, она легко и задорно притопывала, ловко и чётко отбивая чечётку, то кидалась вприсядку. Её голые пятки сверкали и гулко оттопывали. Но вдруг остановилась и, качаясь из стороны в сторону, запела:
Сочинить частушку во время пляски, складную и остроумную, считалось непревзойдённым мастерством. И Аринка, понимая это, чувствовала своё превосходство над Нонной, метнула на неё торжествующий взгляд.
Но что это? Аринка вдруг увидела, как Нонна, схватившись за живот, тряслась от безудержного смеха. Она так хохотала, что чуть не свалилась с лестницы. Аринка перестала плясать, тяжело дыша, ещё не понимая, в чём дело, подошла к Нонне.
— Ты чевой-то? — простодушно спросила Аринка, тоже улыбаясь.
— Ой, не могу, — стонала Нонна, прерывисто всхлипывая, точно от плача, — уморила ты меня. Я чуть не разорвалась от смеха.
— А что, плохо, что ли? — допытывалась Аринка, считая Ноннин смех высшей похвалой. Так и должно быть, настоящая пляска всегда веселит, зажигает людей, гасит в них печаль. — Если хочешь знать, я лучше всех девчонок пляшу, — не преминула прихвастнуть Аринка, — меня даже взрослые просят сплясать. Вотысё.
Наконец Нонна перестала смеяться, язвительно улыбнулась и с кислой гримасой проговорила:
— Арина, голубушка, это же деревенская пляска. Очень грубая к тому же.
Озарённое лицо Аринки тут же погасло, выразило усталость и разочарование. С Нонной трудно спорить. Может быть, она и права.
Взяв грабли, Аринка пошла шевелить сено, а Нонна села в тень и стала ждать её. По ярко-голубому небу плыли причудливые облака. И, если вглядываться в них, можно бог знает что увидеть. Аринка любила «играть» в облака и предложила Нонне это интересное занятие.
— А что я должна там видеть? — настороженно спросила Нонна.
— Как что? Что видится, то и видь. Только говори, и я буду говорить. Вот гляди, гляди на это облако.
