послать Рона?»
Самой мне очень понравилось, что можно спрятаться за электронным сообщением, но тут же стало обидно, что Грег сделал то же самое. Это сарказм? Или сочувствие? Я написала в ответ. «Снова пойду сегодня вечером».
Еще я позвонила матери. Это был странный разговор, состоявший из молчаний, как швейцарский сыр — из дырок. После него я так проголодалась, что съела полпачки печенья.
— Ну, как ты?
— Спасибо, хорошо. А ты?
— Отлично. Думаю, ты рада будешь услышать, что моя помолвка с Джейсоном расторгнута?
— Вот ужас-то! Твой отец сразу сказал, что это будет очередной позор.
— Да? Ну, во всяком случае, надеюсь, ты поняла: то блюдо — тушеное мясо с подливкой — не подходит для человека с чувствительным желудком. Особенно, если в грибной подливке соли в пять раз больше, чем положено по рецепту.
— О Господи. Я неправильно записала тебе рецепт?
— Анжела, ты не хуже меня это знаешь.
— Прости, пожалуйста. Наверное, я отвлеклась… на что-то другое.
— Ладно. Ну, ты разобрала все бабушкины вещи?
Послышался вздох.
— Вроде да, — наконец выговорила она. — Она оставила коробку для тебя.
— Да что ты! Вот уж неожиданность! Что за коробка?
— Обычная картонная коробка из-под обуви.
Мы с бабушкой не очень ладили, так что я немного удивилась:
— И что, по-твоему, в ней?
— Не знаю, Ханна. В коробке что-то есть. Но не тяжелое. На ней написано твое имя. Понятия не имею, что в ней. Она хорошо запечатана. Отдам, когда придешь к нам в следующий раз.
— Отлично. А ты что делаешь… я хочу сказать, сейчас что делаешь… как себя чувствуешь? — Я внутренне сжалась, ожидая очередного вздоха, но не услышала его. Она сказала:
— Немного получше. — Она как будто прочитала мои мысли.
— Чем-нибудь помочь?
— Нет, нет.
Я уже собиралась вешать трубку — разговор становился мучительным, как выщипывание волос из подмышек, но тут моя мама сказала:
— Ханна?
— Да?
— Ты сильно переживаешь из-за Джейсона?
— Скоро приду в себя, — немного подумав, ответила я.
— Да, конечно, — судя по голосу, я ее не убедила.
Когда я уже стучала по клавиатуре, печатая отчеты, меня вдруг осенило: на этот раз я старалась узнать о чувствах матери, но она отгородилась от меня непроницаемой стеной. Что-то изменилось в наших отношениях. Ну что ж, я сама этому виной. После разговора с ней мне захотелось немедленно поговорить с кем-то, кто говорит то, что думает, и позвонила Габриелле. Но ее либо не было дома, либо она не брала трубку. Скорее всего, не хотела отвечать именно на мой звонок. А я рассчитывала, что она поздравит меня с моей второй помолвкой. Или с ее разрывом.
Я надеялась, Габи немного остыла и выслушает мои объяснения. Но раз уж она не позвонила, значит, до сих пор злится. Я хотела поговорить с ней об Анжеле. Узнать, как мама чувствует себя на самом деле. Я никогда не переживала потерю близкого человека и не знала, что бывает с людьми, которые через это прошли. Моя мать точно изменилась после смерти бабушки, и мне от этого было не по себе. Со времени похорон Анжела прекратила свои попытки пробить мою стену. Но когда оба собеседника проявляют сдержанность, общение вообще прекращается. Один из двоих должен постоянно болтать, компенсируя этим молчаливость другого. Но моя мать больше не старалась поддерживать видимость наших теплых отношений. Это означало, что наши и так слабые узы окончательно рвутся. Я пока не понимала, что я чувствую по этому поводу. Но я не сомневалась, что Анжела поделилась своими переживаниями с Габриеллой.
Я скучала по Габи. Все, с кем я общалась в последнее время, хандрили. Мне необходимо было поболтать с моей невесткой, которая — несмотря на ее недавнюю сердитость — была по характеру очень жизнерадостным человеком. Я надеялась, этот разговор меня развеселит. Своего рода прививка хорошего настроения. «Вот было бы здорово, — размечталась я по дороге домой, — подъезжаю к дому, а на пороге меня ждет Габриелла». Я люблю вот так помечтать, как в детстве. «Вот было бы здорово…» — говорила я про себя, втайне надеясь, что кто-то сверху прочитает мои мысли…
Соблюдая негласное соглашение с небом, я не смотрела на дом, пока не припарковала свой «вокс- холл». И только потом подняла глаза. И поразилась. На пороге моего дома сидел… Олли. Да. Ну что ж, меня немного неправильно поняли. Бывает. Наверное, я недостаточно четко сформулировала свои желания. Или они издеваются.
— Олли, это ты? — закричала я, как будто это мог быть кто-то другой.
— Привет, Ан. Как дела?
— Я снова одинокая женщина, а у тебя?
— Я так понял, что вам с Джейсом надоели ваши акробатические этюды в кровати?
— Чего?
— Да не важно. Все закончено? — Да.
— Судя по голосу, ты не сильно удручена.
— Олли, я вообще никогда не испытываю никаких сильных чувств.
Наконец он улыбнулся:
— Точно сказано, Ан. Ты не спешишь стянуть штаны, как все нормальные девчонки.
— То есть я ненормальная, потому что не спешу в койку?
— Ну, типа того! Габи за разговоры на такие темы меня бы убила.
— Как она, кстати?
— Очень занята.
— Все еще сердится на меня?
Он пожал плечами.
— Так все нелепо! Я получила задание — прогуляться с Джудом до школы, проследить, как одного ребенка забирают после уроков, но на самом деле я пошла с ним в парк.
— А Габи решила, что ты взяла его с собой, когда вы преследовали машину. Хотя я ничего страшного и в этом не вижу. Но ты же знаешь ее. Она… все воспринимает очень остро. Иногда бывает совершенно безрассудна.
Я из вежливости улыбнулась, хотя мне не нравилось, что Олли критиковал Габриеллу в моем присутствии. Мне хотелось думать, что он считает ее совершенством.
— Так что случилось? — спросила я. — С чего ты вдруг решил меня проведать?
Олли засмеялся и протянул мне пластиковый мешок, в котором что-то звякало.
— Не радуйся. Это просто кола. Я за рулем. И вообще, что это ты так удивилась? Почему мне не зайти повидать родную сестру? Мне нужен для этого повод?
Я посмотрела ему в глаза. Наши характеры очень похожи. Во всяком случае, мы одинаково стараемся никого не пускать к себе в душу. Частые приступы апатии свойственны ему так же, как и мне. Он был внештатным фотографом и по заданиям редакций странствовал по всему миру. Он делал снимки для журналов о дикой природе и путешествиях, приключениях. Он не хотел работать в рекламе, хотя только там он имел бы стабильный высокий доход и возвращался бы домой к шести. По пять месяцев в году он проводил за границей. Его не было, когда Джуд впервые произнес слово «папа». Джуд сказал это, обращаясь к фотографии Олли.
Я не часто видела Олли, а когда мы встречались, наши разговоры были легковесны, как бабочки, порхающие над лугом. Мы сильно любили друг друга, но я часто стеснялась с ним разговаривать, особенно о
