— Вы сильно отклоняетесь вправо.
Сьюзен замерла, услышав за спиной голос хозяина, рука с пакетом осталась высоко над головой; потом она бросила его не оборачиваясь. Пакет приземлился справа от корзины, обрызгав чистый кафель.
— Я же говорил.
Она обернулась с лицом слишком серьезным для женщины, которую застали целящейся в корзину пакетом.
— Я проголодалась.
— Естественно. — Он стоял в дверях с растрепавшимися волосами, потемневшими глазами и лицом, покрасневшим от холода. Он пришел с улицы, подумала она, заметив черную ветровку, надетую поверх свитера. Представив на минуту, как он бродит в темноте, похожий на тень среди теней, она поежилась.
— Мне можно войти?
— Это ваша кухня.
Он прошел мимо нее к столу и сел, принеся с собой запах свежей осенней ночи. Сьюзен посмотрела на него с неудовольствием, как если бы у нее было полное право находиться здесь, а у него нет.
Он не просто сел — развалился на стуле, положив руку на спинку и скрестив длинные ноги. Его поза казалась демонстративно вызывающей.
— Вам хватило еды?
Она слегка покраснела.
— Да, спасибо. Я съела… две булочки, — сказала она и нахмурилась, потому что это прозвучало, как оправдание.
Стараясь не смотреть на него, она взяла с полки бумажное полотенце и пошла оттирать забрызганный молоком пол. Ей казалось, что она спиной чувствует его насмешливую улыбку.
— Доешьте их все. Они были испечены для вас.
Она оттирала пятна с яростной сосредоточенностью, представив, как он наклоняется и ставит в духовку противень с булочками.
Что ни говори, но кулинария — это процесс созидательный, а по книге выходило, что Шон Форрестер умел только разрушать.
— Ну, — сказала она выпрямляясь, чтобы взглянуть на него сверху вниз, — они были очень вкусными. Большое спасибо. — Она подозрительно нахмурилась. — Чему вы улыбаетесь? Что вас так развеселило?
Он тут же перестал улыбаться и откашлялся.
— Вы. У вас такой важный вид. — Улыбка опять появилась на его лице. — Он как-то не совсем подходит к вашему наряду.
Сьюзен опустила глаза, скрывая смущение, и увидела носки, выглядывающие из-под полы обвисшего халата.
— Садитесь, Сьюзен. — Он впервые назвал ее по имени.
— Я как раз собиралась пойти лечь.
— Вы же только что встали.
Когда она подняла глаза, то увидела, что он смотрит на нее почти вызывающе. Она пожала плечами и села напротив него.
— Что вы делали? — спросила она, глядя, как он снимает ветровку и вешает ее на спинку стула.
— Ходил и думал. О вас…
— Обо мне? Почему?
— Потому что вы требуете долгих размышлений.
Она нетерпеливо нахмурилась.
— Едва ли. Я — открытая книга. Я — то, что вы видите.
Он криво усмехнулся.
Как, наверное, и все мы. Но дело в том, что видеть. — Она поежилась под его взглядом. — Что случилось с вашими родителями?
Сьюзен вздрогнула и быстро взглянула на него.
— Почему вы спрашиваете?
— Просто мне интересно. Вы говорили о мачехе и сводных сестрах.
Она взглянула на него настороженно.
— Моя мать умерла, когда я была маленькой, и отец женился во второй раз. У этой женщины были свои дочери.
— Смешанная семья, — сказал он задумчиво. — Теперь это, кажется, так называется.
Сьюзен натянуто улыбнулась. Слово «смешанная» вряд ли подходило для определения той псевдо семьи, частью которой она являлась целых четыре года. Под наплывом неприятных воспоминаний у нее изменилось выражение лица: крепкая дружба с отцом, разрушенная ревностью мачехи, колкости сводных сестер, не желавших принимать ее в свой круг, — все это слишком походило на историю Золушки, но с некоторыми серьезными уточнениями. Это она была некрасивой и незначительной, это ее затмевали сестры красотой и талантами. Она стала естественной мишенью для их презрения и насмешек.
— Я думаю, они гордятся вашими успехами.
Она была так занята своими мыслями, что ответила импульсивно:
— Вряд ли. Мой отец умер в тот день, когда я окончила школу. С тех пор я их не видела.
Шон ничего не сказал, но она заметила, что он посмотрел на нее с сочувствием, и Сьюзен внезапно поняла, как много она ему рассказала — больше, чем кому-либо, даже Дональду.
Она всегда боялась, что кто-нибудь узнает о ее одиночестве, никогда не хотела быть объектом чьей- нибудь жалости, которая неизменно следовала за таким, признанием, как будто одиночество является неизлечимой болезнью…
— И вы не были замужем.
Она почти расхохоталась. Замужем? Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что это самый долгий разговор, какой она когда-либо вела с мужчиной.
— Нет, не была.
А сейчас он ее спросит, не чувствует ли она себя одинокой. Бедная старушенция Сьюзен: ей двадцать шесть, и ее никто не целовал…
— Вы всегда хотели стать писательницей?
Это было настолько неожиданно и не то, что она ожидала услышать, что ей пришлось подумать, прежде чем ответить.
— Свой первый рассказ я написала цветным мелом, если это о чем-нибудь говорит.
Он слегка улыбнулся, закатал рукава рубашки и положил руки на стол.
— Ну, хорошо. Значит, уже тогда вы мечтали об этом?
— Мечтала? — повторила она бесцветным голосом.
— Что станете писательницей.
— Я ни о чем не мечтала в детстве, — сказала она рассеянно. — Это пришло само собой. — Она посмотрела на него и поняла, что сказала что-то не то: его зрачки сузились, как будто он смотрел на солнце.
— У нас у всех есть детские мечты, — мягко сказал он.
Она взглянула на него с интересом. Может быть, ей удастся что-нибудь сегодня услышать?
— А о чем мечтали вы?
Его лицо мгновенно изменилось: как будто внезапно захлопнули дверь.
— Спросите Джудит Рентой. — Он произнес так резко, как будто выплюнул это имя. — Она все разрушила.
Сьюзен молчала в сердитом недоумении: что он хочет этим сказать? Джудит Рентой разрушила его мечту? Если уж на то пошло, это он разрушил все то, о чем мечтала она.
— Что вы потеряли? — спросила она. — Вы по-прежнему богаты, ваш дом принадлежит вам; книга, возможно, повредила вашей репутации, но это…
— Книга? Вы считаете, я придаю значение этой проклятой книге?
