— Ну и ладно, — надулся Кол.
— Вот еще что, — сказала я, когда мы вернулись на склад ковров. — Дядя Майкрофт вернулся в виде призрака.
— Бывает, — пожал плечами Кол. — Он казался материальным?
— Как мы с тобой.
— Сколько длилось воплощение?
— Минут семь.
— Тогда ты застала его первое появление. Первопризраки самые плотные.
— Может, и так, но я хотела бы знать, зачем он появился.
— Царство мертвых мне кое-чем обязано, — небрежно отозвался Кол, — так что я выясню. Кстати, ты уже рассказала Лондэну про все это ТИПА-безумие?
— Расскажу сегодня вечером.
— Не сомневаюсь.
Я дошла до своего кабинета, заперла дверь и сменила дурацкую униформу «Акме» на более удобную одежду. Придется побеседовать с Аорнидой насчет Феликса-8, хотя она меня, скорее всего, пошлет — в конце концов, по моей милости ее запетлевали на тридцать лет, семь из которых она уже оттрубила, и вряд ли ее злобная душонка преисполнилась сердечного благоволения в мой адрес.
Я дошнуровала ботинки, наполнила бутылку водой и сунула ее в сумку на плече. «Ковры Акме» служили прикрытием для моей подпольной ТИПА-деятельности, но сама она служила прикрытием еще для одной работы, о чем знал только Безотказэн. Если Лондэн проведает про ТИПА, он расстроится; если выяснит про беллетрицию — рехнется. Вскоре после нападения Минотавра во время Суперкольца-88 мы с Лондэном имели разговор по душам, в ходе которого я пообещала ему бросить беллетрицию: мой первейший долг — быть женой и матерью. На том и порешили. К сожалению, другой первейший долг был перед литературой — вымыслом.
Не в силах примирить эти два долга, я следовала обоим и слегка привирала — ну, на самом деле изрядно врала, — чтобы зашпаклевать зияющую трещину между моими привязанностями. Делалось это отнюдь не с легким сердцем, но исправно работало последние четырнадцать лет. В беллетриции я не получала ни пенни, а работа была опасна и абсолютно непредсказуема. А еще я любила ее за то, что она позволяла мне максимально приблизиться к повествованию. Проще было отобрать легальную головку сыра у гурмана, привыкшего есть лимбургский сыр пять раз в день, чем отвадить меня от литературы. Но, черт подери, я же справлялась!
Я села, глубоко вздохнула и открыла хранившийся в сумке Путеводитель. Его выдала мне миссис Накадзима много лет назад, и он служил мне пропуском в мир по ту сторону печатной страницы. Я опустила голову, очистила сознание, насколько сумела, и начала читать. Слова эхом отдавались вокруг, словно музыка ветра, и казались тысячью светлячков. Комната вокруг подернулась рябью и поплыла, затем с чпоканьем вернулась на место, в «Ковры Акме». Проклятье. Последнее время это случалось все чаще. Некогда я была прирожденным книгопрыгуном, но с годами навык утратился. Я набрала побольше воздуха и попробовала еще раз. Музыка ветра и светлячки вернулись, комната снова исказилась и вытянулась вокруг меня бочонком, затем пропала из виду и сменилась калейдоскопом картинок, звуков и эмоций, когда я пересекла границу между реальным и написанным, настоящим и вымышленным. С шумом, подобным отдаленному водопаду, и теплым ощущением, как от летнего дождя и котят, я перенеслась из «Ковров Акме» в Суиндоне в прихожую большого загородного дома времен короля Георга.
Глава 4
Беллетриция
Беллетрицией называется полицейское агентство, действующее внутри книг. Опираясь на совокупную интеллектуальную мощь Главного текстораспределительного управления, оперативники прозоресурса беллетриции без устали трудятся для поддержания целостности повествования на страницах всех когда-либо написанных книг — неблагодарное порой занятие. При этом агенты беллетриции ухитряются как-то изворачиваться в попытках примирить изначальный авторский замысел и читательские ожидания с набором строгих и в основном бессмысленных бюрократических правил, налагаемых Советом жанров.
Прихожая была просторная, с широкими венецианскими окнами, за которыми открывался прекрасный вид на обширные парковые угодья по ту сторону усыпанной гравием подъездной дорожки и безупречно спланированных цветочных клумб. Стены прихожей были обиты изысканными шелками, деревянная отделка сияла, а мраморный пол был отполирован так тщательно, что я видела в нем свое отражение. Я торопливо залила в себя пол-литра воды (в последнее время процесс книгопрыгания вызывал у меня опасную степень обезвоженности) и набрала на мобильном комментофоне номер «Трансжанровых перевозок», чтобы вызвать такси на время через полчаса, ибо они всегда заняты и лучше заказывать заранее. Затем осторожно огляделась — не с целью засечь надвигающуюся опасность, ведь это была мирная предыстория остиновской «Гордости и предубеждения». Нет, я хотела убедиться, что поблизости не видно моего нынешнего беллетрицейского курсанта. Больше всего мне хотелось, чтобы не пришлось иметь с ней дела до окончания летучки.
— Доброе утро, мэм! — выпалила она, возникнув передо мной так внезапно, что я едва не вскрикнула.
Речь ее отличалась избыточным воодушевлением, свойственным неизлечимо здоровым людям, — черта, начавшая меня раздражать вскоре после того, как двадцать четыре часа назад я согласилась оценить ее профпригодность.
— Обязательно впрыгивать так резко? — возмутилась я. — Ты меня чуть до инфаркта не довела!
— Ой! Простите. А я вам завтрак принесла.
— Ну, в таком случае… — Я заглянула в протянутый мне пакет и нахмурилась. — Погоди минутку, это не похоже на сэндвич с беконом!
— Так и есть. Это хрустящая чечевичная лепешка на соевом молоке и с соевым творогом. Способствует очистке организма от шлаков. От бекона у вас точно будет инфаркт.
— Как предусмотрительно с твоей стороны, — ядовито заметила я. — Тело есть храм, да?
— Именно. И кофе я вам не принесла, потому что от него давление поднимается. Вот, энергетический напиток из свекольного сока и сока эдельвейса.
— А что случилось с осьминожьими чернилами и молоком гиппопотама?
— Кончились.
— Слушай, — сказала я, возвращая соевый корм для животных и пойло, — завтра третий и последний день твоей стажировки, а я еще ничего не решила. Ты хочешь стать агентом беллетриции?
— Больше всего на свете.
— Хорошо. Тогда, если ты хочешь, чтобы я подписала направление на дальнейшее обучение, тебе придется делать то, что тебе говорят. Если это значит убить граммазита, изловить неправильный глагол, одеть Квазимодо или даже нечто столь несложное, как принести мне кофе и булочку с беконом, значит, именно это ты и будешь делать. Понятно?
— Извините, — прошептала она и, подумав, добавила: — Тогда, наверное, это вам тоже не нужно? — Она продемонстрировала мне кусочек хрусталя.
— И что мне с ним делать?
— Носить. Он поможет настроить вашу систему энергетических вибраций.
— Единственная энергетическая система, в которой я нуждаюсь в данный момент, — это булочка с беконом. Может, ты и вегетарианка, но я-то нет. Я не ты — это ты версия меня. Ты можешь увлекаться
