создают лишенными каких бы то ни было отличительных черт, без характера и пола, а затем расквартировывают по книгам, пока не вызовут на обучение в школе персонажей. Оттуда их посылают либо населить книги, находящиеся в процессе сборки, либо занять место персонажей, подлежащих отставке или замене. Загвоздка в том, что генераты имеют хамелеонское обыкновение уподобляться сильному ведущему персонажу, и когда шесть тысяч впечатлительных генератов поселили в «Ребекке», все, кроме восьми, сделались миссис Дэнверс, зловещей домоправительницей Мандерли.
Поскольку зловещие домоправительницы нынче не особенно востребованы, их в основном использовали в качестве одноразовых беспилотных снарядов для Антиочепяточной группы быстрого реагирования или даже для усмирения мятежей и других общественных беспорядков. Нас, беллетрицию, беспокоило их превращение в новый уровень полицейского воздействия, подотчетный только Совету жанров, что упорно отрицалось.
— Миссис Дэнверс? — переспросила Четверг, изучая универсальное руководство по гаданию на чаинках. — У меня в книгах водятся одна-две, но я думала, так полагается.
— Скажи, — продолжала я для поддержания разговора, — с какой стороной Книгомирья тебе хотелось бы ознакомиться, пока ты под моим началом?
— Ну, — изрекла она, помолчав, — мне хотелось бы посмотреть, как все происходит в повествовании в момент изложения в устной традиции. Я слышала, там реально голова кругом идет.
Она не ошибалась. Это изматывало, как живая импровизация в театре: произойти могло все, что угодно.
— Не вариант, — отрезала я, — и если услышу, что ты хоть близко подошла к ТрадУст, больше шагу из «Великого фиаско Сэмюэла Пеписа» не ступишь. Там не как в книгах, где все распланировано и упорядочено. Ты не представляешь, насколько устная традиция динамична. Измени в ней что-нибудь — и у рассказчика случится инсульт, в прямом смысле.
— Что случится?
— Мозговое кровоизлияние. То же самое можно сказать и о поэзии. Нечего и думать соваться туда без ясной головы на плечах.
— Почему?
— Она как большая эмоциональная лупа. Все чувства обострены до опасной степени. Ты можешь узнать о себе такое, чего в жизни не знала — и никогда не хотела знать. У нас есть поговорка: «В прозе можно потеряться, но в поэзии — найтись». Это как увидеть себя со стороны пьяной.
— Ах-ха, — тихонько отозвалась она.
Последовала пауза.
— Ты что, никогда не напивалась?
Она помотала головой.
— Думаете, мне следует попробовать?
— Оно того не стоит.
Тут меня осенило.
— Ты когда-нибудь бывала в Совете жанров?
— Нет.
— Печальное упущение. Туда-то мы для начала и отправимся.
Я вытащила мобильный комментофон, чтобы позвонить в «Трансжанровые перевозки» и выяснить, куда запропастилось мое такси. Причина вызова машины была не вполне очевидна для Четверг-5, которая, как и большинство обитателей Книгомирья, могла перепрыгнуть в любую ранее посещенную книгу с раздражающей легкостью. Прыгать внутри литературы у меня получалось в двадцать раз лучше, нежели в нее, но все равно довольно скверно. Чтобы попасть внутрь, мне требовалось прочесть целый абзац, а если нужного отрывка в Путеводителе не оказывалось, то приходилось топать пешком через Великую библиотеку или брать такси — ежели таковое имелось.
— А разве не быстрее просто книгопрыгнуть? — спросила Четверг-5 с досадной прямотой.
— Вы, молодежь, всегда торопитесь, — проворчала я. — Кроме того, ходить солиднее, и обзор, как правило, лучше. Однако, — добавила я, не выдержав характера, — раз такси до сих пор нет, придется прыгать.
Я вынула Путеводитель, нашла нужную страницу и прыгнула из «Разума и чувства» в Великую библиотеку.
Глава 6
Великая библиотека и Совет жанров
Текстуальное сито придумано и создано литтехом, технологическим подразделением беллетриции. Текстуальное сито — фантастически полезное и совершенно необъяснимое устройство, позволяющее пользователю просеивать и процеживать текст с целью выделить определенную цепочку знаков. Бесконечно изменчивое, хорошо настроенное текстуальное сито в режиме «полной непрозрачности» способно отразить книгу целиком, а в «тонком» режиме — аккуратно извлечь паутинку из романа на полмиллиона слов.
Я очутилась в обшитом деревянными панелями длинном темном коридоре, по обе стороны которого, от устланного толстым ковром пола до сводчатого потолка, высились книжные полки. Ковер был покрыт изящным узором, потолок украшен богатой лепниной с изображением сцен из классики, и на каждом карнизе красовался мраморный бюст писателя. Высоко надо мной через равные промежутки располагались изысканно отделанные круглые проемы, пропускавшие свет, который, отражаясь от полированного дерева, усиливал особую атмосферу библиотеки. По центру коридора тянулся длинный ряд читальных столов, на каждом стояла бронзовая лампа с зеленым абажуром. Оба конца коридора терялись во тьме.
Впервые я попала в Великую библиотеку шестнадцать лет назад, и с тех пор ни единого слова не изменилось в ее описании. Сотни миль стеллажей содержали не только все написанные книги, но и все издания всех книг. Все когда-либо опубликованное в реальном мире имело двойника, хранившегося в бесконечных коридорах.
Четверг-5 присоединилась ко мне, и мы двинулись по коридору к перекрестку в самом сердце Библиотеки. Надо, однако, понимать, что Библиотека не являлась реальной ни в каком смысле этого слова, как и все остальное Книгомирье. Библиотека была так же условна, как и хранившиеся в ней книги; ее облик определялся не только базовым описанием, но и моей интерпретацией того, как могла бы выглядеть Великая библиотека. По этой причине Библиотека слегка изменялась в зависимости от моего настроения, была то темной и мрачной, то светлой и полной воздуха. Я давно усвоила, что чтение — такой же творческий процесс, как и писание, а порой и больше. Когда мы читаем об умирающих лучах заходящего солнца или громе и шипении приливной волны, наша заслуга не меньше авторской. В конце концов, всю работу делает читатель — писатель, может, вообще давно умер.
Мы приблизились к другому коридору, пересекавшему наш под прямым углом. В середине перекрестка зиял большой круглый провал, огражденный коваными чугунными перилами, с надежно закрепленной на одной стороне винтовой лестницей. Мы подошли к перилам и заглянули вниз. Не более чем в тридцати футах под нами я разглядела следующий этаж, в точности такой же, как наш. В середине этого этажа виднелся такой же круглый проем, сквозь который я видела еще один этаж, и еще, и еще, и так до самых глубин Библиотеки. То же самое было над нами.
— Тридцать три этажа опубликованных произведений, — ответила Четверг-5, когда я перехватила ее взгляд и вопросительно подняла бровь, — и тридцать три подвальных, где и создаются на самом деле книги, — Кладезь Погибших Сюжетов.
Я поманила ее к изысканно украшенным кованым дверям лифта и нажала кнопку вызова. Мы вошли в лифт, я с лязгом захлопнула створки, и электрический мотор с гудением понес нас наверх. Поскольку авторов, чьи фамилии начинаются на Ы, Ь и Ъ, исчезающе мало, двадцать восьмой, двадцать девятый и
