Врата трех миров

как только я вступлю в должность.

— Не получится! — ехидно возразил Вистан. — Мастер, у которого отняли звание, должен ждать пересмотра этого вопроса семь лет. И для этого требуется большинство голосов в две трети от общего числа всех мастеров-летописцев.

Тандива сжала кулаки, потом отвернулась, с трудом овладев собой:

— Лиан, ты действительно был великим мастером-летописцем. Ты много сделал для славы Школы, а также для Преданий, несмотря на твои… ошибки. Но кто же из нас их не допускает? Я, например, ошибаюсь. Возможно, ты снова совершишь нечто великое. А пока вот мое решение: мы снова рассмотрим твое дело через семь лет.

— Как ты смеешь! — У Вистана чуть глаза не вылезли из орбит, но он ничего не мог сделать.

— Я еще не закончила! — продолжала Тандива. — Тогда же, когда мы поостынем, мы проголосуем и по поводу репутации мастера Вистана. Возможно, мастера лишат его звания! Потомки должны знать о нас правду, особенно о тех, кто имеет честь быть директором Школы! — Она повернулась к Лиану: — Прости, Лиан, но больше я ничего не могу сделать. До свидания!

Карана следила за тем, как совершенно онемевший Лиан сошел вниз по ступеням и двинулся по проходу к выходу из зала. Представление закончилось.

49 КОНЕЦ СКАЗКИ

Во время долгого путешествия домой Лиан был совсем притихшим. Потеря звания, по-видимому, лишила его всей самоуверенности. Каране казалось, что это не тот летописец, которого она знала и любила. Скорее это был застенчивый, неуклюжий молодой человек, каким он, вероятно, был в пору студенчества. Теперь он не был уверен в своем месте в мире. Каране не понравилось такое превращение, но она ничем не могла помочь Лиану.

Вечером того дня, когда они вернулись в Готрим, Карана разбирала свои вещи в ящиках, как вдруг наткнулась на маленькую черную бусинку, подаренную ей Рульком.

Вытащив ее из призрачного футляра, Карана подержала бусинку на ладони. Она была очень легкая.

«Это наименьшее, что я могу для тебя сделать», — сказал тогда Рульк. Эту фразу можно было толковать по-разному. Что это — украшение, магический талисман или просто таблетка?

Карана понюхала бусинку, но та была без запаха. Потом лизнула. Она ощутила слабый мускусный вкус. Карана положила ее в рот. Бусинка медленно таяла на языке, и вдруг по телу девушки пробежала легкая дрожь, словно от щекотки.

— Лиан! — позвала она.

— Да?

— Поднимайся наверх.

Жизнь продолжалась. Лиан спокойно работал, завершая копии Великого Сказания. Он даже снизошел до того, что украсил некоторые заглавные буквы золотом, серебром и чернилами, сделанными из истолченных в порошок кусочков лазурита от Великой Башни Катадзы, которые Лиан захватил с собой. Он умел украшать рукопись цветными рисунками — этим занимались его мать и сестры. Лиан собирался провести зиму, работая над этими копиями, — те три, которые отправятся весной в Чантхед, должны быть совершенными. Он планировал доставить их лично, но теперь не чувствовал в этом необходимости. Копия, сделанная Лилисой, должна была остаться в Великой Библиотеке.

А что потом? Лиан больше не знал, куда себя деть. Предания были его жизнью, но ему запретили ими заниматься. Отныне все библиотеки и архивы были для него закрыты.

Много времени Лиан проводил в думах о будущем, в частности — о ключике, который дал ему перед смертью Рульк. Лиан спрятал его в потайном месте. Однажды, если он снова станет мастером-летописцем, он напишет «Сказание о каронах», как обещал Рульку. Ему непременно должны вернуть его звание! А то он не сможет выполнить свое обязательство, а не выполнить его нельзя.

Лиан решил отдать свои заметки, относящиеся к «Сказанию Мендарка», в архив Чантхедской библиотеки. Когда-нибудь какой-то другой студент увидит их и поведает потомкам о Мендарке. Может быть, у него даже получится Великое Сказание, о чем так мечтал Мендарк. Лиан же никогда его не напишет.

Так проходили недели, Лиан был несчастлив. Когда-то он любил работу писца, но сейчас его не радовало даже переписывание Великого Сказания.

Когда у него уставали глаза или начинала дрожать рука, Лиан бесцельно бродил по поместью. Он перепробовал много занятий, но у него ничего не получалось, кроме сочинения сказаний, а в Готриме это не могло пригодиться. Он приходил в отчаяние, да и те, кто работал с ним вместе — тоже: ведь им приходилось переделывать его работу.

— Это не дело, Лиан, — сказала однажды Карана как можно мягче.

— Я не оправдываю свое содержание, не так ли?

— Ну конечно, оправдываешь! Но ты должен заниматься тем, что хорошо умеешь делать, а не разрушать тут все, чтобы только себя занять.

На следующий день Лиан взял свой рюкзак и пошел по дороге, рассказывая за деньги свои сказания там, где находил публику. Он отсутствовал несколько недель, и за это время добрался даже до Туркада. Вернулся Лиан с мешочком, наполненным монетами, за что Карана была ему благодарна. Правда, теперь Лиан уже не получал от этого занятия такого удовольствия, как когда-то. Ему было ужасно одиноко на дороге, а выступления в качестве сказителя только напоминали ему, как сильно ему хочется снова стать мастером-летописцем.

— Мне тут нечего делать! — сказал он через несколько дней после своего возвращения. — Я чувствую себя совершенно бесполезным.

Карана подумала было попросить Лиана разобраться в ее собственных фамильных преданиях и выяснить, чем занимался ее отец в Каркароне. Она не переставала об этом размышлять. Однако воздержалась из опасения, что Лиан откроет что-нибудь неприятное.

В конце осени все вновь собрались в Готриме, у пылающего камина Караны, и сидели, делясь друг с другом тем, что произошло за последние месяцы. Были тут и героические рассказы о сражениях с дикими зверями и чудовищами, и трагические истории. Рассказ Караны занял совсем мало времени: за нее обо всем поведал собранный ею в саду, на огороде и в полях урожай. Он был обильный, поскольку в Готриме закончилась засуха. Что касается строительных работ, то они были далеки от завершения из-за нехватки денег. К тому же подошел срок платить налоги.

Карана со страхом думала об этом, однако попасть в Эллюдорский лес, чтобы отыскать там сокровища Феламоры, не было никакой возможности. Лес кишил лорсками. Карана была абсолютно уверена, что на этот раз у нее обязательно отберут Готрим.

Лиан, даже слушая чужие истории, не переставал грустить. Переписывание сказаний и выступления в качестве сказителя лишь усилили его тоску по тому, что у него отняли. За окном пошел дождь со снегом.

Начали сгущаться сумерки. Придвинув свое кресло поближе к огню, Шанд распечатал бутылку ликера из геллонов — первую из того ящика, который он отправил в Готрим из Туллина. Он щедро, на этот раз не скупясь, налил всем ликера.

— Ты знаешь то стихотворение о «трижды преданном?» — спросил Иггур. — Я все время думал, что там имеют в виду тебя.

— Меня? — рассмеялся Шанд. — Нет, это аркимы были трижды преданы. Преданы Рульком, когда пал Тар Гаарн; потом преданы Феламорой, когда был захвачен Шазмак; но главным образом их предало их собственное вечное безумие.