туалете.
Странным образом это столь прозаическое действие повлияло успокоительно, и Аверьян Гаврилович снова начал обретать дар речи.
— Прошу вас! Надо немедленно. Что ж вы сидите?
Пойдемте или пошлите кого-нибудь со мной!.. Ведь они же там…
— Где там, товарищ директор? — спросил Кологойда.
— Как это где? В музее, конечно! Раз вы меня знаете…
— Кто ж вас не знает?.. Один лейтенант Щербатюк, так он иногородний, а теперь и он узнает… Вот тебе и практика для твоих лекций, — повернулся он к Щербатюку.
— Вася! — Щербатюк положил руку на свою рыхлую грудь. — Будь человеком! Ты ж видишь, — кивнул он на груду конспектов и учебников, и бесформенное лицо его сложилось в гримасу отчаяния.
Кологойда, колеблясь, посмотрел на него, на Букреева и взял фуражку.
— Только имей в виду! Мне будет нужно — заставлю дежурить, хоть ты там рожай, хоть экзамены сдавай…
— Ладно, ладно, — сказал Щербатюк и склонился над конспектом.
Мягкостью характера Аверьян Гаврилович не отличался. Вся его взбудораженность на короткое время сменилась удивлением тому, как равнодушно встретили в милиции ужасную весть о ворах в музее, но тут же перешла в гнев.
— Я не понимаю, товарищи! Вам сообщают о воровстве государственного имущества, а вы, вместо того чтобы действовать, принимать меры, ведете какие-то странные разговоры, переговоры…
— Спокойно, товарищ директор! — сказал Кологойда.
Он надел фуражку, проверил по носу положение козырька и вышел из отделения. — Вот мы уже идем и сейчас начнем принимать меры… Главное — не пороть горячку. Так что это за воры и где вы их видели?
Аверьян Гаврилович рассказал о загоревшемся вдруг в музее свете.
— Так, может, он сам загорелся? Вон у моей хозяйки лампочка была плохо завинчена, как грузовик мимо идет, дом трясется, она и блымает — то загорится, то гаснет.
— Не было там никакого грузовика! И потом — когда я постучал, свет сейчас же погас.
— Постучал? — Кологойда даже приостановился. — Зачем?
Аверьян Гаврилович смятенно развел руками.
— Черт те… Ужасно глупо, конечно… Как-то так получилось… Импульсивно. Понимаете?
— Нет, — сказал Кологойда. — Кабы вы стояли на шухере, тогда понятно, а так…
— Что значит на шухере?
— Ну, на стреме, на страже, по-блатному. Один ворует, а второй сторожит, и в случае какая опасность — дает сигнал…
— Так что же, по-вашему, я, выходит, соучастник?
Я помогаю обкрадывать свой музей?..
— Я того не говорил, а как будет дальше — посмотрим. Вы мне лучше скажите, какие ценности у вас на хранении?
— Как какие? Все!
— Да нет, конкретно — разные там вещи из золота, серебра…
— Ах, такие ценности?.. Нет, таких ценностей у нас нет.
— Вот я и думаю — что в вашем музее можно украсть? Я как-то был, смотрел, а ничего такого не видел…
— Как это вы не видели? У нас чрезвычайно интересные экспонаты! И они имеют большую научную ценность.
Правда, они не имеют рыночной цены, в том смысле, что их нельзя продать-купить… Нет, не думаю, просто не представляю. Ну кто, например, купит окаменевший зуб мамонта?.. Но духовная, воспитательная ценность их…
— Так вот я и говорю — сколько в милиции работаю, а не слыхал, чтобы кто-то украл какую воспитательную ценность… Вор крадет, чтобы сожрать или продать…
Стой! — закричал вдруг Кологойда и бросился вперед.
До угла оставалось метров сто, когда из теневой полосы под лунный свет вышла закутанная женская фигура, но увидела идущих и, всплеснув руками, метнулась обратно в спасительную тень. Аверьян Гаврилович побежал следом за Кологойдой и почти наткнулся на лейтенанта.
Кологойда стоял за углом, всматривался в калитки, заборы и чертыхался.
— Начинаются чудеса в решете: появилась какая-то тетка и нет тетки… На помеле она не улетела и сквозь землю не провалилась, выходит, где-то она тут, за забором. И выходит — тетка эта обязательно местная.
— Почему вы так думаете?
— А потому, что ни одна собака не гавкнула. Попробуй чужой сунуться, они такой тарарам поднимут… Тогда спрашивается: зачем местной тетке бегать по ночам?
И прятаться? А?
— Да что вам далась эта тетка? Надо скорей в музей, а не каких-то баб ловить!..
— Это никогда не известно, — споро шагая, ответил Кологойда. Пристально глядя перед собой и все ускоряя шаг, он начал плести какую-то совершенную, по мнению Букреева, околесицу. — Тетка, или, как вы говорите, товарищ директор, баба, тоже может оказаться вещь…
Смотря с какой точки… Она может быть просто факт, может быть фактор, соучастница или свидетельница. Или даже улика… Ага! Вот ты где, голубушка…
Гигантскими скачками Кологойда помчался вперед, но пробежал мимо музея и свернул к двору Букреева, оттуда донесся панический визг и тотчас оборвался. Когда Аверьян Гаврилович подбежал, Кологойда грозным ястребом возвышался над Евдокией Гавриловной.
Все, что в смысле дородности не добрал поджарый, как борзая, брат, Евдокия Гавриловна перебрала с лихвой, но росточком не вышла и была этакой кубышечкой, как говорили соседи, 'поперек себя шире'. Сейчас от страха все ее округлые формы превратились в подтаявшее трясущееся желе. Споткнувшись о грядку, она села в ею же самой выращенную чащу моркови, но не могла уже ни подняться, ни пошевелиться и в немом ужасе смотрела на нависшего над нею Кологойду.
— Что вы, товарищ лейтенант?! Это же Дуся, сестра!
— Какая сестра? Про сестру разговора не было.
— Моя сестра! Я ее разбудил, поставил следить за музеем, а сам побежал в милицию.
— А зачем она за угол бегала?
— Господи! Да зачем ей туда бегать? Ты разве бегала к углу?
Онемевшая от страха Евдокия Гавриловна не смогла произнести ни слова, но бурными всплесками желе начисто отвергла это предположение.
— Что тут и спрашивать?! — сказал Аверьян Гаврилович. — Она небось с места боялась сойти, а не то что куда-то бежать…
Аверьян Гаврилович помог сестре подняться, и, присмотревшись к ней, Кологойда сконфуженно сказал:
— Извините, гражданка, за ошибку… Так уж получилось. Идемте, товарищ директор, в музей, а то у меня от этих женщин уже в глазах двоится…
Контролька в висячем замке была цела, но Кологойда не позволил открывать. Он прошел вдоль фронта дома, осмотрел, проверил каждое окно — все были заперты.
— Во двор окна есть?
— Там гуси, — сказал Аверьян Гаврилович.
— Какие гуси?
— Ну, разные, хозяйские.
— Тю… Так что? Съедят, что ли? Наблюдайте здесь, я там тоже проверю.
Кологойда решительно направился во двор, но как только он появился из-за угла, воздух прорезал стегающий, пронзительный крик.
