бугра выглядывает только краешек багровой луны. Он тает, исчезает, и сразу вдруг становится совсем темно… Сашук бежит вперед что есть духу, натыкается на лестницу вышки и вцепляется в нее.
Вокруг стоит тишина. В черном небе мерцают редкие звезды. Рядом топырится кустик верблюжьей колючки. И больше не видно ничего — ни бригадного барака, ни развалин дота. Далеко вверху торчит будка, и кто-нибудь там, наверно, сидит. А если нет? Сашук прислушивается, но ничего не слышит.
Только тогда Сашук понимает, что он наделал. Один, совсем как есть один в пустой, черной степи. Нигде ни души, а между ним и бригадным бараком, где спят отец и мать, разрушенный дот и окопы со всеми своими мертвяками. Вцепившись в лестницу, Сашук тихонечко, как кутька, скулит от страха.
Лестница скрипит под тяжелыми шагами, кто-то трогает его за плечо.
— Малчик? Зачем здес? Пачиму плячишь?
— Я не плачу, — всхлипывает Сашук.
— Зачем сюда пришел? Где твоя папашка-мамашка? А? Иди к ней.
Сашук оглядывается в страшную пустоту, которая отделяет его от бригадного барака, и отчаянно мотает головой.
— В чем дело, Хаким? — кричит кто-то сверху.
— Баранчук… Малчик маленький. Плячит-плячит, — отвечает Хаким.
— Какой мальчик?
— Сам не панимаю — малчик, и все.
— Тащи сюда, разберемся.
Хаким берет Сашука на руки и несет вверх по лестнице. В лицо Сашука упирается ослепительный лучик света.
— Ты чей? Откуда?
Ослепленный светом, Сашук жмурится.
— Там, — машет он рукой, — там мамка. И рыбаки. Папка тоже там.
— А сюда зачем?
— Посмотреть.
— Нечего тут смотреть, беги к мамке!
— Не пойду, — говорит Сашук и пятится, пока не упирается в стенку будки. — Там темно. Я боюсь.
— Сюда идти не боялся? Дойдешь и обратно.
— Да, как же! — говорит Сашук. — Тогда луна светила…
— Все равно, тут посторонним не положено. Понятно?
Солдат с поперечными нашивками на погонах говорит очень сердито. Вместо ответа Сашук начинает опять всхлипывать.
— А вот плакать совсем не положено, — еще сердитее говорит солдат с нашивками. — Пришел к пограничникам и ревешь. Какой тогда из тебя солдат?
— Я же ж маленький, — всхлипывает Сашук.
— Привыкнешь маленький — и взрослый расквасишься. Отставить плакать! — командует солдат.
— Я б-больше не буду…
— И отвечать надо, как положено: есть отставить плакать!
— Есть отставить! — повторяет Сашук. — Только вы меня не прогоняйте. Я ничего не буду трогать и баловаться не буду.
— Пускай сидит, а? — говорит Хаким.
— Не положено. И там мать-отец хватятся, подумают — пропал.
— Так я же не пропал! — говорит приободрившийся Сашук. — Я с вами!
— Ладно, сиди пока. Вот придешь домой, отец тебе заднее место ремнем отполирует!
— Не, — вздыхает Сашук, — он ухи драть будет…
— Ухи — тоже доходчиво.
Будка совсем маленькая и пустая. Дверь, три оконных проема и скамейка. Ничего интересного. Солдаты стоят возле оконных проемов и смотрят. Сашук приподнимается на цыпочки, тоже заглядывает в проем, но ничего не видит. Вокруг темным-темно, только сверху подмигивают разгорающиеся звезды. Вдруг справа темнота взрывается. Дрожащий голубой столб света ударяет вверх, наклоняется — и внезапно появляются четкие, резкие, будто они совсем-совсем рядом, голубой обрыв над морем, пучки травы на нем; потом выпрыгивает из темноты далекий причал с транспортером, поголубевший бригадный барак сверкает бельмами оконных стекол.
— Чего это? — тихонько спрашивает Сашук.
— Прожектор.
— Он смотрит, да?
— Он светит. А смотрим мы.
Столб пронзительного дрожащего света, обшарив берег, бежит вправо, в нем начинает сверкать волновая рябь моря. Световой столб отворачивает все дальше и дальше вправо, потом вдруг исчезает, и вместо него перед глазами Сашука долго дрожит над морем черная полоса. Солдаты опускают бинокли.
— Вам тут хорошо шпионов ловить, — говорит Сашук. — С прожектором. Все видно. И плавней нет. А у нас в Некрасовке такие плавни на Ялпухе, как кто спрячется — ни за что не найдешь…
— Найдут и в плавнях.
— Разве с собакой, — сомневается Сашук. — У нас в Некрасовке тоже вышка есть. Только там не пограничники, дедушка Тарасыч сидит. И ружье у него большое. Куды больше ваших… Он, когда в виноградник кто залезет, ка-ак бабахнет! Солью.
— А что, лазят за виноградом?
— Лазят.
— И ты?
— И я, — помолчав, говорит Сашук.
— Так ведь воровать нехорошо.
— Конечно, нехорошо, — вздыхает Сашук. — А винограда-то хочется… Ребята идут, и я с ними…
— Разве так не дают?
— Ну — так! Так неинтересно… А скоро они полезут?
— Кто?
— Шпионы.
Солдаты смеются.
— Они заранее не объявляют.
— А когда полезут, вы будете стрелять?
— Там видно будет.
— А можно, я разок стрельну?.. Ну хоть подержу немножко, а?
— Автомат не игрушка. И вот что: на посту разговаривать не полагается. Раз попал в солдаты, делай как положено. Садись сюда на скамейку и веди наблюдение. Что надо ответить?
— Есть вести наблюдение.
— Давай действуй.
Сашук уставляется в оконный проем, но как ни старается, кроме звезд вверху и слабых отблесков их в море, ничего не видит. Смотреть в темноту скучно, и Сашук раза два клюет носом в дощатую стенку. Тогда он прислоняется к ней поудобнее, вплотную.
— Вот и порядок, — говорит над ним солдат с нашивками, — солдат спит, а служба идет…
— Я совсем и не сплю, — говорит Сашук.
Конечно, он не спит. Просто на дворе совсем-совсем темнеет. Даже звезды гаснут. И солдат не видно. Но он же слышит, как они разговаривают, — значит, не спит… Просто ему наяву начинает казаться, что он видит сон. Солдат с нашивками и Хаким ходят от окошка к окошку и выглядывают. И Сашук тоже ходит и выглядывает. Потом солдат с нашивками вдруг останавливается и говорит:
«Какой же ты солдат без оружия? На, держи!»
Он снимает с себя автомат и надевает Сашуку.
«Насовсем?» — замирает от восторга Сашук.
