В 1889 году газеты сообщили отрадную весть. Передовые люди России добились наконец, чтобы царское правительство вновь разрешило высшие женские учебные заведения.
Мария Александровна мечтала о том, чтобы Оля поехала учиться в Петербург вместе с Володей.
— Я решила написать прошение директору департамента полиции, — сказала как-то сыну Мария Александровна. — Ведь они, в конце концов, решают, допустить тебя к экзаменам или нет. Читай, что я написала.
Володя пробежал глазами прошение.
Володя поднял глаза на мать.
— Мамочка, ты права, у меня абсолютно никакого интереса нет к чему-либо предосудительному, — и продолжал читать:
— Да, здесь я действительно ни к чему не могу приложить свои силы. Ты хорошо написала.
— И такое же заявление я пошлю министру народного просвещения. Впрочем, нет, не пошлю, а поеду в Петербург сама…
И какой же это был радостный день, запомнившийся в семье Ульяновых на всю жизнь, — день 20 мая 1890 года, когда пришел ответ из министерства народного просвещения, разрешавший Владимиру Ульянову «подвергнуться в качестве экстерна испытаниям на звание кандидата прав в одном из университетов…»
— В Петербург! Только в Петербург! За год я пройду всю университетскую программу, — твердо сказал Володя. — А Оля будет учиться там на Бестужевских курсах.
— Но теперь я пойду на физико-математический факультет, — заявила Оля. — Я решила стать физиком…
Счастье всегда улыбается упорным, смелым, трудоспособным!
НАВСЕГДА!
Старый парк окутан зеленым сумраком. По траве скачут веселые солнечные зайчики. Ветер раздвинул кроны лип, выплеснул поток света на дорожку и смел зайчишек. Сомкнулись кроны, и снова засуетились, запрыгали светлые пятна по траве, кустам боярышника, по замшелым пенькам.
Аня едва ступает по дорожке, не идет, а летит, прижав обеими руками к груди книгу, силится утихомирить радостное волнение в сердце.
Почему сегодня так хорошо и празднично вокруг, как давно-давно не было? Каждое дерево, каждая травинка в парке сегодня заодно с Аней. Клен на пригорке стоял недвижим, но вдруг встрепенулся и заиграл всеми своими растопыренными ладошками-листьями, и на березе разом затанцевали все листья. Как это Аня до сих пор не видела красавицы елки, словно выточенной из цельного куска чудо-камня малахита? Ведь, наверно, и раньше все это было — и солнечные зайцы, и трепещущие листья, и игра светотеней.
Но ничего этого Аня не замечала. В ту весну, когда погиб Саша и она вышла из тюрьмы, для нее померкли все краски на земле, она ни разу не слышала с тех пор, чтобы в парке или в лесу пели птицы, а сегодня…
«Тьюить, тьюить…» — раздается над ее головой.
— Ля-ля! Ля-ля-ля! — звонко пропела Аня в ответ малиновке.
«Где она, малиновка?» Аня вглядывается в кусты боярышника, примечает маленькую круглоголовую птичку с белым брюшком и выпуклой рыжей грудкой. Малиновка вертится на длинной игле боярышника и продолжает свое «тьюить».
Аня присела на пенек, расправила наглаженное ситцевое платье, раскрыла книгу. Солнечный зайчик прыгнул на страницу, и сразу зарябило в глазах. Она рассмеялась, тряхнула локонами. Нет, сегодня не читается. Хочется петь, перекликаться с малиновкой. А птичка исчезла.
Закуковала кукушка.
— Кукушка, кукушка, скажи мне: «да» или «нет»? — спрашивает Аня.
«Ку-ку!»
— Да! — прислушивается она.
«Ку-ку!»
— Нет!
«Ку-ку!»
— Да!.. — Аня ждет, кукушка молчит. — Неужели «да»? А может быть, «нет»?
Кукушка молчит.
Аня пытается читать, но мешают медовые запахи, солнечные блики, малиновки. Как научиться сосредоточиваться так, как это умеет делать Володя? Он сидит поблизости в своем лесном «кабинете» и упорно работает, отрывается от книги только затем, чтобы размяться на трапеции. Ничто не может его отвлечь. А Аня… «Да, Саша был прав». Однажды она спросила брата, какой, по его мнению, у нее самый большой недостаток. «Неровность характера», — не задумываясь, ответил Саша. Как выработать ровный, невозмутимый характер, какой был у Саши, какой вырабатывает в себе Володя? «Прочитаю десять страниц и только тогда пойду домой», — решает она. Читает «Былое и думы» — эту книгу рекомендовал Володя. Но поверх герценовских строчек бегут другие, бегут строчки телеграммы, поразившей ее два года назад. Телеграмма была адресована не ей, а царю. Аня сидела тогда в тюрьме. Уже знала о страшной гибели брата. Целыми днями стояла, прислонившись к холодной стене камеры, и единственным желанием было поскорее умереть. Впереди предстояла пятилетняя одинокая ссылка в Восточной Сибири. В двадцать два года кончалась и ее жизнь. Впереди ничего светлого. Тьма… Пришла мама на свидание к ней в тюрьму, протянула листок бумаги: «Вот, смотри, какую телеграмму Марк послал царю». Аня сначала и не поняла. «Какой Марк? Ах да, Елизаров… студент, товарищ Саши. Такой большой и застенчивый…» Танцевала с ним на студенческой вечеринке… Очень неловкий. В сутолоке обронил очки, и Ане пришлось вести его на место. Без очков он был совсем беспомощный. Какую телеграмму он мог послать царю сейчас, когда Саши уже нет в живых? Равнодушными глазами пробежала исписанный листок.
Марк Тимофеевич телеграфировал в комиссию прошений царского двора.
«Мамочка, зачем эта ложь? — разрыдалась тогда Аня. — Какая же я невеста Марку Тимофеевичу? Мне не нужны его жертвы. Ведь он никогда мне не говорил о своей любви». — «Не успел», — убеждала мать.
Марк Тимофеевич сам пришел к Марии Александровне, пришел после казни Саши, когда не только
