Юсуф из Куюджака

блаженствовал в покое, облокотившись на железный столик; только почувствовав, что его клонит ко сну, он потянулся и крикнул слуге:

- Эй, приведи лошадь!

Обувшись, он потрепал лошадь по шее, подтянул подпругу и, поймав поводья, прыгнул в высокое черкесское седло. Его обычно норовистая белая кобыла присмирела в жару. Вытянув шею, она звонко зацокала подковами по мостовой.

Жандарм прибыл в Айвалык под вечер. Почти всю дорогу он дремал в седле, а теперь пел, положив ружье за спину и обхватив его руками.

В деревнях он допытывался у старост, не видели ли они парня с девушкой, и всюду получал отрицательный ответ. Теперь, удобно устроившись, он лежал в комнате жандармского участка Айвалыка со спокойной совестью человека, сделавшего свое дело, и размышлял о том, как, отдохнув немного, выйдет побродить и устроит смотр девушкам городка, население которого целиком состояло из греков.

Рессорная коляска, попавшаяся ему навстречу, когда он медленно ехал в сторону моря, не привлекла его внимания. Это было естественно: ведь в ней не было никого, а лошадью управлял молодой крестьянин в рыжевато-коричневой одежде. Этот крестьянин гнал лошадей довольно быстро и вскоре прибыл в Эдремит. Когда он уже почти проехал Нижний рынок, из мастерской кузнеца выскочил какой-то человек, схватил лошадей под уздцы и завопил благим матом:

- А ну, слезай, скотина! Куда ты гонишь моих лошадей?

Парень сразу же спрыгнул на землю.

- Значит, это твоя коляска? Бери ее. Я приехал, чтобы найти тебя и вернуть твое добро. Меня послал Юсуф-ага. Прости, говорит, если мало.

Он вытащил из патронташа мешочек, достал оттуда лиру и протянул ее владельцу коляски.

- Бог с ним! - сказал тот и уехал.

Но тут, откуда ни возьмись, появились два жандарма и, схватив парня, повели его в управу. Но даже во время этой прогулки, страшней которой для крестьянина и быть ничего не может, он все улыбался. Не оробел он и когда его привели к самому каймакаму, а только сказал:

- В жандармах нет нужды, мой бей. Я ведь и так шел к вам.

Саляхаттин-бей вскочил из-за стола и подошел к нему.

- Откуда ты приехал?

Паренек взглянул на него ясными карими глазами.

- Зачем тебе знать это, бей? Меня послали Юсуф-ага и твоя дочь. Сегодня утром наш имам совершил обручение. Они целуют ваши руки и послали меня сюда, чтобы сказать вам об этом.

Каймакам опешил, потом на лице его появилась улыбка:

- Юсуф обручился с нашей дочерью…

- Дай им Аллах того, что сердце их просит, бей. Твоя дочь вышла за джигита!

- Больше они ничего не сказали?

- Нет. Не сказали! Они послали меня, чтобы вы не волновались. Я и коляску передал хозяину!

- Они не вернутся?

- Не похоже. Но Бог его знает.

Несмотря на все настояния каймакама, крестьянин, которого, как выяснилось, звали Исмаилом, так и не сказал, из какой он деревни. Он уверял, что он едет на две-три недели в Хавран к своему зятю и клятвенно утверждал, что Юсуфа и Муаззез в их деревне нет.

Наконец каймакам, словно переменив решение, перестал допытываться и, усадив Исмаила напротив себя, долго с ним беседовал.

С превеликими клятвами - «ради нашей веры и Аллаха» - он стал втолковывать ему, что если Юсуф и Муаззез не вернутся в Эдремит, дела их будут плохи, что сами они не смогут себя обеспечить, а Юсуф не чужой ему человек, и он не возражает против их женитьбы. Как можно яснее постарался он объяснить Исмаилу, что лучше всего будет, если они оба, никому не сказавшись, поедут в его деревню, и что дети наверняка не станут упрямиться после того, как отец сам приедет к ним. Хотя Исмаил немногое пойял из его слов, он почувствовал все же, что у этого человека нет никаких дурных намерений. Если такой большой начальник сам хочет отправиться к ним в деревню, то возражать тут нечего.

- Ладно, поедем, каймакам-бей, как прикажешь! - сказал он.

Саляхаттин-бей велел тотчас же заложить экипаж и послал сообщить жене, что едет искать детей.

- Пусть она позовет кого-нибудь из соседок к нам переночевать! - сказал он.

Когда муэдзин стал призывать верующих на молитву, каймакам с Исмаилом отправились в путь.

К полуночи они прибыли в деревню Тахтаджи, расположенную в сосновом лесу. Исмаил остановил экипаж у двухстворчатых ворот и, спрыгнув на землю, постучал в них кулаком. Вскоре ворота открылись. Какой-то парень, протирая со сна глаза, ввел лошадей во двор и оторопело вытаращился на каймакама, разминавшего затекшие ноги.

- Гости уже легли? - спросил Исмаил.

- Наверное, легли.

- Постучись, пусть выйдет Юсуф-ага. - Парень тотчас же бросился вверх по лестнице, но Исмаил крикнул ему вслед: - Погоди, сначала посвети нам!

Тот сбежал вниз, перепрыгивая через две ступени, забежал в одно из строений, находившихся в другом конце двора, залитого лунным светом, и вышел с зажженной лучиной. Он внес ее в дом, поставил в первой же комнате на очаг и снова выскочил во двор.

Каймакам и Исмаил вошли в дом.

В углу на земляном полу лежали циновки и домотканые коврики. Исмаил взял тюфяк,лежавший у очага, расстелил его и пригласил каймакама сесть, а сам устроился на циновке.

Вошел Юсуф. Он, видно, еще не ложился. При свете лучины лицо его казалось бледным и сильно похудевшим. Он подошел, поцеловал руку Саляхатти-ну-бею. Тот усадил его рядом с собой и, немного помолчав, спросил:

- Что же это ты сделал, Юсуф?

В его тоне не было ни жалобы, ни упрека. Он только спрашивал, хотел знать.

- Другого выхода не было, отец… Голос Юсуфа был тверд и спокоен.

Оба молчали. Они чувствовали, что поняли друг друга и больше ничего говорить не нужно.

Исмаил, сидевший на корточках, выпрямился.

- Ты устал, бей? - спросил он. - Может, принести немного «горькой водички»?

- Принеси, - смеясь, ответил каймакам.

За долгие годы службы он узнал, что в шиитских (Шииты - последователи одного из двух направлений в исламе. В Турции их также называют - кызылбаши (красноголовые)) деревнях люди более опрятны и искренни и придерживаются более широких взглядов на веру. Объезжая деревни своей округи, он всегда предпочитал останавливаться у них. Саляхаттин-бей даже сам удивился, как это он сразу не понял, что попал в селение кызылбашей, а догадался только тогда, когда Исмаил спросил его, не принести ли «горькой водички». Он должен был бы понять это по открытому, смелому и уверенному виду паренька.

Каймакам налил немного ракы из маленького кувшина в продолговатую плошку и выпил. Бросил в рот несколько фисташек. «Горькая водичка» быстро согнала с него усталость, приятно взбодрила. Сверкнув глазами, каймакам заявил Юсуфу:

- Завтра я отвезу вас в Эдремит.

- Что нам делать в Эдремите?

- А что вы будете делать здесь?

- От продажи олив и пшеницы у меня осталось двенадцать золотых лир. Было четырнадцать. Одну я послал в Эдремит извозчику, другую разменял здесь. Поеду в Айвалык, куплю на эти деньги лошадь и повозку, буду работать. Если заработаю, куплю вторую лошадь, может, и на рессорную повозку хватит.

- Не болтай… Муаззез к такой жизни не привыкла… Да и на кого ты ее оставишь, когда пойдешь работать? Думаешь, тебе в Айвалыке сладко будет? Слыхал ты хоть раз, чтобы там приютили