23 января 1918 года
Душка моя родная, маленькая, — есть еще возможность тебе написать, так как уедет только 26 обратно… Кто мог подумать, что он сюда приедет; надеюсь, что его не обокрадут по дороге, везет тебе 2 фунта макарон, 3 фунта рису и 1 фунт колбасы; так удобно вышло, что Анушка не с нами живет. Связала чулки и посылаю тебе пару. Они для мужчины сделаны, но, думаю, тебе пригодятся. Под валенками носишь, и когда холодно в комнатах. 29 гр. опять, 6 гр. в зале — дует невероятно. Страшно тронуты, что Х деньги привез, но, правда, не надо больше — все пока у нас есть. Бывали минуты, когда не знали, откуда взять, так как из Петрограда не высылали, теперь опять пока есть. Чем ты живешь. Твои деньги я тебе тогда положила вниз в шкатулку с твоими золотыми вещами. Скажи, Х принадлежит ли к друзьям Лили или Келлера. Нет ли у него имения на юге около Киева… почти не могу держать пера. Как я рада, что твоя комната уютная и светлая, но страшно утомительно так высоко подыматься. Как бедная спина и нога. И сердце золотое. С тех пор ничего о Лили не знаю, кажется, юг от севера отрезан; оттого я тоже больше не получаю письма от матери Сыробоярского. Он учится английскому языку. От Седова не имею известий; Лили писала давно, что он должен был бы быть недалеко отсюда. От двух сестер моих и брата уж год ничего не знаю. Летом только раз от сестры. О.А. пишет детям длинные письма — все про своего мальчика, которого обожает, кормит его, ухаживает за ним (у них нет няни). Бабушка, кажется, постарела очень, — больная у себя в комнате сидит и грустит. У Тутельс 4 гр. в комнате. Сломала перо опять, и это жесткое. Говорят, что «Столпу семейства» хорошо живется в Кисловодске: оба сына у нее, она много принимает, там весь «beau monde»; Рубинштейн и Манташев царствуют и все устраивают. Говорят, и румыны туда приглашены. Мерика ждет там ребенка. Мариана Р. Рожнова купила себе дом и принимают по вечерам… Очень про тебя спрашивала Тутельс и моя хорошая большая Нюта Демидова с таким участием. Jimmy лежит у меня на коленях и греет меня. Солнце светит, они все пошли на улицу. Невероятно холодно из-за ветра, но у вас, должно быть, ад просто — темнота, холод и голод. Помоги Вам Бог перенести все это тяжелое. Какие испытанья. Чем хуже здесь, тем лучше и светлее будет там. Больно думать, сколько еще будет кровопролитий, пока настанут лучшие дни. Я слышала, что Малама и Эллис еще в полку. Видаете ли вы доброго отца Иоанна.
Душка, посылаю тебе всю мою любовь; грустно, что ничего здесь нельзя достать. Вышиваю покрывала на аналои и воздухи, когда глаза позволяют, а то вяжу чулки, но скоро конец шерсти, которую привезла. Здесь нельзя достать, только грубая и дорогая. Шура Петровская выучилась сапоги шить и продает их теперь; она с детьми брата теперь (он оставил полк, как почти все остальные), но их выгоняют из дома. Сандру она видела раз, впечатление больной женщины. В. Чеботарева оставила лазарет. Вильчковские в Ессентуках. Дети получили от их няни письмо из Англии — с октября месяца первое письмо оттуда. Ну, какие глупости во всех газетах о Татьяне стали писать. Где епископ Исидор. Как здоровье доктора — твоего спасителя, видаешь ли ты его. Сердечный привет добрым родителям, храни их Бог. Так хотелось бы тебе что-нибудь интересное написать, но ничего не знаю.
Маленький носит фуфайку в комнатах; девочки валенки; я знаю, как ты бы грустила, смотря на нас: мы это говорим и тебя вспоминаем… Татьяна получила письмо от Раптопуло из Москвы. Вообще письма часто не доходят. Если ты уже читала «Притчи Соломона», то теперь надо читать «Премудрости Соломона», найдешь много хорошего там. Люблю уроки Закона Божьего с детьми, читаем Библию, говорим, читаем описание жизни Святых, объяснение Евангелия, изречения, объяснения молитв, службы и т. д. Добрый Седнев только что мне принес чашку какао, чтобы согреться, и Jimmy просит. Родная, когда с четками молишься, какую молитву читаешь ты на 10-е? Я разные,
Ты лучше сожги мои письма, вдруг придут к тебе и будут рыть в твоих вещах. Что бедный г. Сух… Как муж Нини. А Сашка где… — священник этот энергичный, преданный, борется за правду, очень милое лицо, хорошая улыбка, худой с серой бородой и умными глазами. Исповедовались у него в октябре, но говорили больше об общем положении. Он известен среди хороших людей, потому его от нас убрали, но, может быть, и лучше, так как он может больше делать теперь. Епископ за нас и Патриарх в Москве тоже, и большая часть духовенства.
Будь осторожна со всеми, кто приходит к тебе. Я очень беспокоюсь о «Bitter»,[25] — он издает ужасную газету и писал столько гадких пьес — грязных и книг. Ничего серьезного при нем не говори. Люди будут стараться как прежде окружать тебя, — я не говорю о. твоих настоящих друзьях, честных людях, но из-за своих личных выгод будут пользоваться тобою и опять прятаться за твою спину. Тогда услышат о твоем имени и начнут снова тебя преследовать. «Bitter» настоящий большевик. Ломаю себе голову, что тебе послать, так как здесь ничего нет. Масса наших рождественских подарков были все нашей собственной работы, и теперь глаза должны отдохнуть. Сегодня 24-го — 19 градусов и теплее, говорят. Как я тронута, что кн. Эристова так мило говорила про образок. Шлю ей и сыну сердечный привет, пускай она нам напишет, что он теперь делает. Одна попадья видела во сне, что Иртыш был совсем черный, потом стал светлее, из середины показался человек — в сиянии; все в Тобольске говорят об этом сне и видят в нем будущее России. Люди милые, здесь все больше киргизы. Сижу у окна и киваю им, и они отвечают, и другие тоже, когда солдаты не смотрят. Оказывается, много разграбили в большой церкви Зимнего Дворца. Из Ризницы, там богатые, ценные старинные образа были (и масса наших в маленькой комнате около ризницы), и в Гатчинской церкви тоже. Это ужасно. Знаешь, портреты моих родителей, «Father» совершенно уничтожены, кажется, русский шлейф (несколько) и 12 платьев тоже. Это ужасно, что церковь не пощадили; думают, что санитары лазарета Зимнего Дворца показали им все.
24-го. Спасибо, милая, родная, за открытку от 12-го. Сегодня получила. Рада, что получила весточку через Эристова. Так радостно иметь известия. Ужасно хочу тебе сегодня стихи срисовать на березовой коре, если глаза позволят. Был только что урок с Татьяной, теперь надо вставать, и урок с Мари. Говорят, что поганцы в Смольном запаслись многим, так что не будут голодать, и им все равно, что в Петрограде умирают с голода. Зачем Х деньги дал, лучше бы было их бедным раздать. Буду их прятать на «черный день». Были минуты —…люди ждали уплаты в магазинах, и наши люди 4 месяца не получали жалование, потом прислали. Но и солдаты не получали то, что полагается; тогда пришлось из наших денег взять, чтобы их успокоить. Это все мелочь, но большая неприятность для коменданта, он имеет наши деньги. Не говори другим об этом. Пока не упразднили гофмаршальскую часть, но хотели теперь, тогда не знаем, как будет; но ничего, Господь поможет, и нам здесь хорошо, и все есть, что нужно.
Не знаю, что с бедной Ливадией делают, много политических арестованных, которых освободили, живут там. Не знаешь, где дорогой Штандарт. Боюсь спросить. Боже, как я за тебя страдала, что ты жила на Полярной звезде. Какой ужас ее так увидать. Можешь ли мой мелкий почерк читать. Не могу о яхте вспоминать, невыносимо больно… Вот нашли «paperknife»[26] из мамонтовой кости, не очень хороший, но все-таки здесь сделанный, и, может быть, тебе пригодится. Скорей нарисовала тебе карточку — и на березе тоже, очень торопилась, так что прости, что они не лучше вышли. Вот, кажется, уберут нашего комиссара (our jailor an ex forca[27]), и мы этому очень рады, его помощник уедет с ним, ужасный тип, они вместе в Сибири сидели, комиссар 15 лет. Солдаты это решили, а, слава Богу, оставляют нам нашего коменданта. Все от солдат зависит. Могла бы
