счет. Она пригласила меня и мою сестру завтракать к ней в Югенгейм, в окрестностях Дармштадта. И брат, и сестра моей Государыни снабдили меня письмами, я взяла их с собой в Париж, не зная, что еще не скоро мне придется их передать по назначению.
Пока мы приятно проводили время за границей, в России назревало народное неудовольствие, вызванное революционной пропагандой. Беспорядки начались забастовкой железных дорог, стачками рабочих и разными революционными демонстрациями. Все это нам мешало вернуться в Россию, но мы еще тогда не понимали, к чему все это может повести. Сознавая тяжелое положение Родины, я все время думала о Государе, который должен был во-дворять порядок в государстве, и стремилась назад к Государыне, которая разделяла все его заботы.
О манифесте 17 октября мы еще тогда ничего не слыхали. Манифест этот, ограничивающий права самодержавия и создавший Государственную Думу, был дан Государем после многочисленных совещаний, а также и потому, что на этом настаивали Великий Князь Николай Николаевич и граф Витте. Государь не сразу согласился на этот шаг не потому, что Манифест ограничивал права самодержавия, но его останавливала мысль, что русский народ еще вовсе не подготовлен к представительству и самоуправлению, что народные массы находятся еще в глубоком невежестве, а интеллигенция преисполнена революционных идей. Я знаю, как Государь желал, чтобы народ его преуспевал в культурном отношении, но в 1905 г. он сомневался, что полная перемена в государственном управлении может принести пользу стране.
В конце концов его склонили подписать манифест.
Мне передавали, что Великий Князь Николай Николаевич будто бы грозил в противном случае застрелиться. Императрица рассказывала, что она сидела в это время с Великой Княжной Анастасией Николаевной, и у них такое было чувство, как будто рядом происходят тяжелые роды. Слышала я тоже, что будто, когда Государь, сильно взволнованный, подписывал указ о проекте Государственной Думы, министры встали и ему поклонились. Государь и Государыня горячо молились, чтобы народное представительство привело Россию к спокойствию и порядку.
Открылась Государственная Дума после Высочайшего выхода в Зимнем Дворце. Я с другими проникнула в Тронный зал и слышала, как Государь приветствовал членов Думы. Мало осталось у меня в памяти о первой Думе; много было разговоров, а дела мало. Она была закрыта по Высочайшему указу после двух месяцев существования. Газеты были полны сообщениями о событиях, происходивших на Руси, но до Дворца доходили лишь слабые отклики.
Государыня и я брали уроки пения у профессора Консерватории Нат. Алек. Ирецкой. У Императрицы было чудное контральто, у меня высокое сопрано, и мы постоянно вместе пели дуэты. Ирецкая выражалась о голосе Императрицы, что она могла бы им зарабатывать хлеб. Пела с нами иногда моя сестра трио Шумана, Рубинштейна и другие. Пела Государыня и под аккомпанемент скрипки. Иногда приезжал из Англии знакомый Государыни скрипач Вольф, и мы много музицировали. В Петергофе мы брали уроки пения обыкновенно в фермерском дворце, так как царицыно пианино стояло стена об стену с кабинетом Государя, а он вообще не любил, когда Императрица пела, почему никогда не приходил ее слушать.
Летом, когда Дума кончала свое короткое существование, мы снова ушли в шхеры на два месяца на любимой яхте Их Величеств «Штандарт». Государь ежедневно гулял по берегу; два раза в неделю приезжал фельдъегерь с бумагами, и тогда он занимался целый день.
Государыня съезжала также на берег и гуляла в лесу. Мы постоянно были вместе, читали, сидя на мягком мху, или, сидя на палубе, наблюдали, как резвились и играли дети. К каждому из них был приставлен «дядькой» матрос из команды. Матрос Деревенько в первый раз нянчил Алексея Николаевича на «Полярной звезде» в 1905 г., научил его ходить и затем был взят к нему во дворец. Эти матросы получали ценные подарки от Их Величеств: золотые часы и т. п. К сожалению, и знаменитый Деревенько во время революции покинул Наследника.
Дни моего дежурства при Государыне были среды и пятницы. Тогда я на целый день уезжала в Царское Село, обедала с Августейшей Семьей и ночевала во дворце. Часто обедал у них Свиты Его Величества генерал Орлов, командир Уланского Ее Величества полка, единственный близкий друг Государя. После обеда Государь и генерал играли обыкновенно на бильярде, мы же с Государыней, сидя в той же комнате, работали у лампы. Ездил генерал Орлов с нами летом и в шхеры. Меня уже тогда все ревновали к Их Величествам, начались всевозможные сплетни и разговоры, и я часто говорила о всем этом с генералом Орловым, который стал моим искренним другом. Переживая впоследствии уже не пустяки, я вспоминала его голос, убеждавший меня «быть молодцом».
В семейном кругу часто говорили о том, что мне пора выйти замуж, но никто из молодежи, которая бывала у нас, не пленял моего воображения. Среди других часто бывал у нас морской офицер Александр Вырубов. В декабре он сделал мне предложение письмом из деревни, которое меня сильно взволновало и смутило. Приехав в Петербург, он стал ежедневно бывать у нас и терзал меня, умоляя скорее дать ему согласие. За одним из завтраков в феврале 1907 года, когда он пришел сказать, что нашел себе службу, меня поздравили его невестой. Затем был бал, на котором была объявлена наша помолвка.
Все в доме и Вырубов сияли от радости, начались обеды, визиты, приготовление приданого. Меня осыпали подарками, и мне казалось, что я счастлива. Государыня тоже одобрила мою помолвку. Только генерал Орлов выразил сомнение, советуя мне серьезно обдумать этот шаг. Это случилось во время моего дежурства во дворце, и Государыня, войдя в комнату, решительно сказала, что нельзя меня смущать, раз слово уже дано.
Свадьба моя была 30 апреля 1907 года в церкви Большого Царскосельского Дворца. Я не спала всю ночь и встала утром с тяжелым чувством на душе. Весь этот день прошел как сон. Меня одевали в одной из запасных половин Большого Дворца. Как во сне встала на колени перед Их Величествами, благословившими меня иконой, затем началось шествие по залам, как на выходе. Шествие открывал обер-церемониймейстер граф Гендриков, за ним шествовали Их Величества под руку, потом шел мой мальчик с образом, граф Карлов и наконец я под руку с отцом. Подымаясь по лестнице, Государь обернулся и, вероятно, заметил мое грустное выражение, улыбнулся, глазами показывая на небо.
Во время венчания я чувствовала себя чужой возле своего жениха. В Золотой дворцовой церкви было немного народу. Налево стояли Их Величества, окруженные детьми, Великими Княжнами, и дети Великого Князя Павла Александровича. Один из них, Великий Князь Дмитрий Павлович, принявший впоследствии участие в убийстве Распутина, в день моей свадьбы был очаровательным мальчиком.
Гостей звали, кажется, лишь по выбору Их Величеств.
В зале, где нас поздравляли, произошел забавный случай: старик-священник Благовещенский, венчавший нас, обнял меня и одного из моих шаферов, приняв его за жениха, назвав нас «дорогими детьми».
После обряда бракосочетания мы пили чай у Их Величеств.
Прощаясь, Императрица, по обыкновению, тихонько передала мне письмо, полное ласки и добрых советов насчет моей будущей жизни. Каким ангелом она казалась мне в тот день, и тяжело было с ней расстаться. У родителей был семейный обед, после которого мы уехали в деревню, в Пензенскую губернию.
Тяжело женщине говорить о браке, который с самого начала оказался неудачным, и я только скажу, что мой бедный муж страдал наследственной болезнью. Нервная система мужа была сильно потрясена после японской войны — у Цусимы; бывали минуты, когда он не мог совладать с собой; целыми днями лежал в постели, ни с кем не разговаривая. Помню, как во время одного из припадков я позвонила вечером Государыне, напуганная его видом. Императрица, к моему удивлению, пришла сейчас же пешком из дворца, накинув пальто сверх открытого платья и бриллиантов, и просидела со мной целый час, пока я не успокоилась.
В августе Их Величества пригласили нас сопровождать их на «Штандарте» во время путешествия по Финским шхерам. Тут случилось несчастье, трудно объяснимое, так как на «Штандарте» всегда находились финские лоцманы. Был чудный солнечный день; в 4 часа все собрались в верхней рубке к дневному чаю, как вдруг мы все почувствовали два сильных толчка; чайный сервиз задребезжал и посыпался со стола. Императрица вскрикнула, мы все вскочили, яхту начало кренить на правый борт; в одну минуту вся команда собралась на левый борт и стали заботиться о Их Величествах и детях. Государь успокаивал всех, говоря, что мы просто сели на камень. Матрос Деревенько кинулся с Наследником на нос корабля, боясь разрыва котлов, что легко могло случиться. Моментально у правого борта стали миноносцы, конвоирующие яхту,
