— Один.
На цыпочках, чтобы меньше следить, Авга прокрался в кухню, жадно, но мельком оглядел неубранный стол и, дернув подбородком, вопросительно-тревожно уставился на меня глазами, ноздрями, ртом и ушами — всем, чем можно. Полтора года жизни в городе ни капельки не изменили Авгу — та же кепка, та же куртка и та же простоватая физиономия. Первое время я считал Шулина старательным деревенским тупицей и даже издевательски прозвал его Графом. Он не обиделся на кличку. Он вообще ни на что не обижался — удивительный человек, он все принимал с улыбкой, мол, сыпьте-сыпьте, я потом разберусь. По закону Ньютона — действие равно противодействию — и на него никто не обижался, а вернее, его просто не замечали. Я лишь тогда обратил на Авгу внимание, когда он однажды на Графа ответил мне усмешкой: «Какой я Граф — графин! Кринка!» В этом было и внезапная искренность, и смелость, и проблеск ума. Не каждый отважится дать себе такую оценку. Я стал с ним чаще общаться, и скоро мне понравилась и его простоватая физиономия, и его забавные словечки, и его наивные мысли. А в этом году мы сели за один стол и подружились окончательно.
— Ты почему рано? — спросил я, — Или тоже?..
— Ну, что ты! — возразил Шулин. — Спинста отпустила. Вызвала еще двух, начала объяснять, побледнела и — ступайте, говорит!
Меня насторожило это. Ведь ей нельзя волноваться! Я поднялся, пощупал кастрюлю и чайник и, хоть они были еще горячие, включил конфорки.
Авга продолжал смотреть на меня вопрошающе, ожидая каких-то разъяснений. Я понимал, что для него, который — тоже, кстати, удивительная штука! — трепетал перед учителями, у которого при виде директора подкашивались ноги и которому даже наш комсорг Васька Забровский, или просто Забор, был властью немалой, для него мой сегодняшний финт оказался неожиданным, потому что я не числился в анархистах.
— Шум был? — спросил я.
— Не было.
— Слава богу.
— А чего ты бзыкнул?
— Да так.
— Так не бывает. Так и чирей не садится.
— Граф, какой чирей!
— Обыкновенный… Неужели ты из-за двойки? Из-за каждой двойки бзыкать — лучше в школу не ходить!
— А я не пойду!
— Не пойду… Я бы тоже не ходил, да не могу, обречен учиться. Тридцать первого августа меня родили, а первого сентября уже отправили в школу.
— А я вот не пойду!
— Ну, как не пойдешь?
— А так: не пойду — и все!
— Хм!
— Вот тебе и хм! — То, что я, наконец, выговорился, взбодрило меня. — Раздевайся! Обедать будем!.. И мое повесь. — Я кинул Авге свой плащ и стал подновлять стол.
Шулин жил у тетки с дядькой, жил впроголодь, боясь объесть их, как он сам однажды признался мне. К большим праздникам ему приходили десятирублевые переводы и посылки с салом, сушеными грибами и с лиственничной серой. Серу Авга сразу отдавал Ваське Забровскому. Васька честно делил ее, и весь класс с неделю празднично работал челюстями. Дней пять после посылки Шулин законно отъедался, а потом опять подтягивал ремень, хотя со стороны родственников я ни разу не заметил ни косого взгляда, ни обидного намека. Скорее наоборот — они вздули бы Авгу, узнай об этом. Я не сбивал друга с его чем-то и мне привлекательного принципа, но при любой возможности подкармливал Шулина.
— Садись! — сказал я, ставя на стол дымящуюся тарелку щей с мясным айсбергом.
— А-а! — крякнул Авга, потирая ладони.
— Ешь! — Я и себе налил.
Уже окунув ложку во щи, Авга замер и, опять подняв на меня полные недомыслия глаза, спросил:
— Ты это серьезно, Эп?
— Абсолютно!
— А как же все-таки школа?
— Что школа? Ты ешь давай!.. Школа как трамвай — я спрыгнул, а он дальше пошел! — бодро ответил я.
— А что делать будешь? Отцу на шею сядешь?
— Балда ты, Граф! Работать буду!
— Ага, в рабочие, значит, подашься! Интересно девки пляшут! Я из рабочих в интеллигенты пру, а ты — наоборот, как будто я тебя выдавливаю.
— Никто меня не выдавливает, — со вздохом сказал я. — А, собственно, чем плох рабочий класс?
— Рабочий класс не плох, — отозвался Шулин. — Плохо то, что я ни черта не понимаю!.. Если бы…
Звякнул телефон. Робот Мёбиус загробно, откликнулся. Я ринулся в прихожую, с жаром думая, что звонит Светлана Петровна — отошла и возжелала отомстить обидчику. Но это был Мишка Зеф. Он снисходительно-весело поздравил меня с моральной победой над Спинстой и велел так держать. Я буркнул «брось ты», опустил трубку и переключил тумблер на «out» [4].
— Забор? — спросил Авга.
— Зеф, — сказал я и передал разговор.
— Харю надо бить за такие поздравления! — зло выговорил Шулин, отодвигая пустую тарелку, — Победа!.. Ты ведь не завтра собираешься бросать школу. Восьмой-то все равно надо дотягивать, тем более, что осталось с гулькин нос.
— Конечно.
— Ну и вот! Поэтому тебе надо исправлять двойку, а теперь попробуй исправь!
— Ты думаешь, она слышала, как я обозвал ее?
— Еще бы! Я вон где сижу и то слышал!
— Черт!.. Да еще беременна!
— Двойки ставить они не беременны, — проворчал Авга, принимаясь за чай.
Некоторое время раздавалось только наше швырканье. Шулин щурился от чайных паров и шевелил бровями. Я думал о том, как, действительно, встречу Светлану Петровну. Даже если я сегодня все вызубрю, что очень сомнительно, то и это не спасет меня от стыда.
Шлепками по дну стакана Авга выгнал в рот ягоды смородинного варенья, цыкнул и сказал:
— И все-таки, Эп, я не пойму.
— Чего?
— Мать у тебя врач, отец инженер, вон какая шишка. Все у вас есть. Учись да поплевывай в потолок, а ты — куда-то вбок, как этот… — У Шулина было универсальное сравнение — как этот, а как кто — домысливай. — У меня ни фига нет, а я жму! На меня и батя с колуном кидался, кричал, что сено косить некому, и дядька сейчас пилит, мол, куда я, бестолочь, лезу, а я лезу!.. Нет, Эп, я не хвастаю, а рассуждаю!.. Ты вот хихикаешь и называешь меня Графом, а будь сейчас старое время, дореволюционное, графом был бы ты! И без хиханек! Ездил бы к нам в Черемшанку охотиться, а я бы, мужичишко, на тебя зайцев выгонял — мол, стреляйте, вашество!
Я усмехнулся:
— Пострелять я бы не против! А вот насчет моего графства ты, Авгунек, маленько загнул. Один мой дед батрачил в деревне, а второй вкалывал на каком-то паршивом заводике, так что суди, какой бы из меня граф получился!
— По дедам нечего судить. Теперь надо судить по отцам, — возразил Шулин и, задумчиво повертев стакан и лизнув сладкий край, добавил: — А вообще-то, сейчас и по отцам много не насудишь. Возьми вон моего!.. Только по себе!..
