Я сказал свое определение Мэлвину.
– Дачники? – Он был поражен. – Они просто дачники? Summer residents?
– Ну да, – сказал я, – дачники.
– И живут всегда на дачах?
– Стараются, – сказал я. – И у вас, в Англии, тоже дачи строят.
– На Бишоп-авеню в Хемстеде строят, – подтвердил злопамятный Колин.
– Bloody hell! Живут на дачах! Это же опасно! I tell you! – Мэлвин возбудился. – В коттеджах чего только не творится! Вот недавно у нас в Гримсби один сосед другого пополам распилил. Ручной пилой.
– Прямо пополам? – заинтересовался Колин. Он, видимо, не забыл своих намерений касательно Саатчи.
– Just like that! На две половины! На дачах люди с ума сходят. Убивают друг друга из-за пустяка. You got me?
И я подумал, что пятилетний план России не нужен.
Парадокс Зенона
То ли дело Лондон! Жизнь кипит, на бирже играют, современное искусство продают, показы мод устраивают, коктейли выпивают, зубами щелкают – а там что? Ровным счетом ничего. Стоит тихий городок, университет имеется. Ну да, старый университет. И что дальше? Тоска смертная. А гонору-то, гонору!
Примерно так отзываются лондонцы об Оксфорде. Роджер, когда узнал, что я собираюсь жить в Оксфорде, закатил глаза, как умирающий петух, и изобразил на лице тоску и томление. Он поведал мне, что однажды его избрали почетным профессором в каком-то (забыл каком) колледже, так он год только выдержал – и то каждую ночь возвращался в Лондон ночевать. Потому что Оксфорд – провинция! Дыра! Потому что он задыхается без реальной жизни, а реальной жизни – you know what I mean? real life, you got me? – реальной жизни в этом Оксфорде нет.
– То есть ты даже переночевать там не мог?
– Ни разу! Я – ну как тебе объяснить? – горожанин. И мне важно, чтобы жизнь вокруг – реальная жизнь, понимаешь? – кипела.
– Так ни разу и не остался на ночь?
– Я отказываюсь дышать этим воздухом!
Надо сказать, что, несмотря на тягу к большому сердцу большого города, Роджер каждую пятницу едет к себе в Дорсет – и сидит там до понедельника среди тоскливейшего пейзажа. Дом стоит на холме, виды (англичане мастера хвастать видами) открываются на холмы и луга. По лугам и холмам ходят овцы, вдали населенный пункт, где Роджер закупает провизию, а в местном пабе можно отведать характерную английскую пищу. И это – все. Вот туда мой друг стремится всякую неделю, и это место ему дырой не кажется. А Оксфорд в его понимании – скучная дыра.
Я задумался над этим парадоксом.
Лондонцы любят Англию, и готовы хвалить любой, самый паршивый угол своего острова. Они отзываются с симпатией о Линкольне и Йорке, и непременно находят нечто привлекательное в тамошней архитектуре и порядках – возможно, так происходит потому, что никому и в голову не придет сравнить эти городки с метрополией. С высот Лондона можно похвалить даже Манчестер или Ньюкасл – от широты душевной. Мой друг Роджер однажды расписывал мне живописные достоинства Ньюкасла, и я чуть было не поверил – до тех пор, пока не оказался там, был убежден, что это прелестное, увитое плющом, патриархальное местечко. Черта с два – местечко северное, малосимпатичное, блеклое.
Впрочем, в Москве мне однажды так нахваливали Нижневартовск, что совершенно убедили. Информированные люди говорили: неужели ты в Нижневартовск едешь? Вот приедешь – ахнешь! Новый Кувейт, Арабские Эмираты! Нефть оттуда течет рекой, а жители купаются в роскоши! И описали довольных жизнью нижневартовчан – вот ведь, редко так бывает, повезло людям! Так вышло, что они родились в той самой точке мира, откуда богатеи качают свою бесконечную нефть – двумя горстями гребут деньги из Нижневартовска отечественные воротилы. Ну, и жителям кой-чего перепадает, такая случилась везуха у людей. Жители Нижневартовска, дескать, разъезжают по городу на лимузинах и хорошо питаются. На всякий случай сообщаю читателю, что это не соответствует действительности. Если вам рассказали подобное про Нижневартовск, не верьте. Нижневартовск – это бетонный низкорослый барачный городок, облепленный мошкарой и окруженный болотами. Мужчины тамошние (во всяком случае, те, с кем я встречался) с утра пьют отвратительную водку, а по вечерам едят мерзкую колбасу. С болот дует вонючий ветер, и ветер этот причудливым образом сочетает одуряющую вонь и ледяной холод. Город выстроен по квадратно-гнездовому плану (вероятно, строители вдохновлялись чертежами Петербурга), и оттого ветер свободно гуляет по улицам, забирается в убогие жилища, ломится в щелястые двери подъездов. Милиционер, который был приставлен к выставочному залу, где проходила моя выставка, рассказывал про достопримечательности города, а потом вдруг сказал так: и не вырвешься отсюда, блин! Куда, блин, податься? Некуда идти, тайга кругом. И нигде меня никто не ждет – страна большая, а некуда в России деться. И милиционер заплакал. Да-да, это правда, в Нижневартовске я видел плачущего милиционера.
Но что ж это я про Нижневартовск – для чего просвещенному читателю, настроенному на повесть об английском уюте, знать малосимпатичные подробности об этом российском городке и его неуравновешенных милиционерах? Забудьте про Нижневартовск, помнить о нем надлежит лишь акционерам соответствующих компаний, забудьте о нем немедленно! Собирался я написать об Оксфорде, а Нижневартовск случайно возник в моем рассказе. Прочь, прочь отсюда – вернемся к чарующим берегам Темзы!
Вернемся к Бодлейеновской библиотеке, студенческим пирушкам (ибо редко вы проведете день в Оксфорде, не встретив пьяного школяра), лодочным гонкам, традиционному пантингу. Пантинг – это такой особый, несколько нелепый спорт: молодежь набивается в плоскодонку, и один из компании (чаще всего самый дохлый очкарик) делегируется на корму. Там очкарик застывает в позе венецианского гондольера, отталкиваясь длинным шестом от илистого дна, а компания раскладывает закуску, булькает сидром. Дни в Оксфорде тянутся медленно, что в колледжах, что на реке. Очкарик подолгу ковыряется шестом в илистом дне, профессора не торопясь обсуждают один-единственный вопрос – и в эту жизнь постепенно втягиваешься. Ты идешь в библиотеку, проводишь в ней весь день, и только к вечеру вспоминаешь, что голоден. Вечерний обед в колледже, бутылка портвейна, путешествующая из угла в угол профессорского high table – ну чем же плохо? От Нижневартовска здешняя жизнь отличается разительно, и даже трудно представить себе, что этот дивный город может кому-то не нравиться. Однако есть у Оксфорда недоброжелатели.
И в их чувствах любопытно разобраться. В самом деле, почему можно любить предельно скучный Дорсет и не любить Оксфорд? В Дорсете ни погода, ни природа нисколько не лучше – просто там нет библиотек, но все-таки Дорсет любят, а про Оксфорд говорят сквозь зубы.
После недвусмысленной аттестации Роджера, я стал раздумывать, чем же это Оксфорд лондонцам не угодил. И ведь точно, не угодил! Я еще пару раз проверял – кому ни скажу, что живу в Оксфорде, мне сразу в ответ: а вам не скучно? Это ведь такая… гм-гм… удаленная от реальных событий точка. Ну что на это ответить? Сказать, что и Лондон довольно-таки удаленная точка от реальных событий в Кандагаре? Но собеседники явно не бомбежки имеют в виду, говоря о реальных событиях. И начинаешь оправдываться, говорить, что частенько наведываешься в Лондон, дескать, всего час езды от соблазнов метрополии.
Говорю такое – и сам чувствую, недостоверно получается. Дело в том, что из Оксфорда ехать в Лондон неохота. Я спросил тут недавно одного профессора, часто ли он бывает в Лондоне. Тот растерялся.
– Полагаю, раз в месяц. Кажется, не больше… Нет, чтобы быть точным, знаете ли… Думаю, будет совершенно точно, без ошибок, если скажу так: раз в два месяца. А еще точнее: раз в два-три месяца. Да, это, полагаю, исчерпывающий ответ.
– А последний раз когда были?
– В прошлом году.
Вот вам и час езды! Кому ж охота этот час трястись в автобусе, чтобы прогуляться потом по Гайд-парку и посмотреть на туристов на траве? Никому не охота. В музей пойти? Но местный Ашмолеан не уступит никакому музею столицы – тут и Рембрандт, и Якоб Рейсдал, и Паоло Учелло. С годами понимаешь, что одной хорошей картины для счастья достаточно, а в Оксфорде их побольше будет. Словом, мне хватает Ашмолеана. И когда я говорю «всего час езды до Лондона», собеседники мои скептически качают головой. Они сомневаются, что я часто добираюсь до их бурлящего города, не верят, что я держу руку на пульсе
