что они сверх всякой нормы гоняют летчиков на боевые задания.
Капеллан испуганно привстал со стула:
— Но ведь это ужасно! Это постыдная, скандальная сделка, ведь верно?
— Гнусная, — ответил Йоссариан. Он лежал на спине, одеревенело уставившись в потолок. — Гнусная — это как раз то слово, на котором мы сошлись с подполковником Корном.
— Почему же вы на это пошли?
— Или так, или военно-полевой суд, капеллан.
— О!.. — с неподдельным раскаянием воскликнул капеллан и прикрыл рот тыльной стороной ладони. Он неловко опустился на стул. — В таком случае я немедленно беру свои слова обратно.
— Они бы засадили меня в камеру к уголовникам.
— Да, да, это безусловно. Да, конечно, вы должны поступать так, как считаете нужным. — Капеллан утвердительно кивнул головой, будто подводя итог их спора, и растерянно смолк.
Йоссариан невесело рассмеялся:
— Не беспокойтесь, я на эту сделку не пойду.
— Но вам придется на это пойти, — настаивал капеллан, озабоченно склонившись над Йоссарианом. — Серьезно, вам надо согласиться на их условия. Я не имел права оказывать на вас давление. Мне не нужно было ничего говорить.
— Вы на меня не давили. — Йоссариан перевернулся на бок и с наигранной серьезностью покачал головой: — Боже мой, подумать только, какой это был бы грех — спасти жизнь полковнику Кэткарту! Нет, таким преступлением я не хотел бы запятнать свое доброе имя.
Капеллан осторожно вернулся к первоначальной теме разговора:
— Но что вы намерены делать? Не хотите же вы, чтобы вас упрятали в тюрьму?
— Буду продолжать летать. А может, дезертирую, и пусть ловят. И ведь, скорее всего, поймают…
— И посадят за решетку, к чему вы, я полагаю, совсем не стремитесь.
— М-да… Ну тогда, значит, придется летать до конца войны. Кто-то ведь должен остаться в живых.
— А если вас собьют?
— Да, тогда лучше, пожалуй, не летать.
— Что же вы будете делать?
— Не знаю.
— А вы поедете домой, если они вас отправят?
— Не знаю. На улице жарко? Здесь ужасно душно.
— На улице холодина, — сказал капеллан.
— Послушайте, — вспомнил Йоссариан, — со мной произошла смешная штука, а может, мне это только приснилось. Будто бы в палату приходил какой-то странный человек и сказал, что ему в лапы попался мой дружок. Интересно, померещилось это мне или нет?
— Думаю, что не померещилось, — сказал капеллан. — В прошлый мой визит вы тоже принимались рассказывать об этом.
— Значит, он и в самом деле приходил. Он вошел и сказал: «А твой-то приятель у нас в лапах, дружище, попался твой приятель». Никогда в жизни я не видывал человека с более зловещими повадками. Интересно, о каком моем приятеле он толковал?
— Мне было бы приятно сознавать, Йоссариан, что этот приятель — я, — сказал капеллан, стесняясь своей искренности. — Я действительно у них в руках. Они взяли меня на карандаш и держат под наблюдением. В любом месте и в любой момент, когда им понадобится, они могут меня задержать.
— Нет, по-моему, он имел в виду не вас. По-моему, речь, скорее, шла о Нейтли или Данбэре, ну, в общем, о ком-то из погибших на войне, может быть о Клевинджере, Орре, Доббсе, Малыше Сэмпсоне или Макуотте. — И вдруг Йоссариан ахнул и затряс головой. — Я понял! — воскликнул он. — Все мои друзья попали им в лапы. Остались только я да Заморыш Джо. — Увидев, что лицо капеллана заливает меловая белизна, Йоссариан оцепенел от страха: — Капеллан! Что такое?
— Заморыш Джо…
— Боже! Погиб на задании?
— Он умер во сне, когда его мучили кошмары. На лице у него нашли спящего кота.
— Ах, Джо, подонок ты мой несчастный! — сказал Йоссариан и заплакал, уткнувшись в рукав.
Капеллан ушел, не попрощавшись. Йоссариан поел и уснул.
Среди ночи чья-то рука растормошила его. Он открыл глаза и увидел худого, невзрачного человека в больничном халате. Гнусно ощериваясь, пришелец буравил его взглядом:
— Попался нам твой приятель, дружище. Попался.
У Йоссариана душа ушла в пятки.
— О чем ты болтаешь, черт тебя побери! — в ужасе взмолился Йоссариан.
— Узнаешь, дружок, узнаешь!
Йоссариан рванулся, пытаясь схватить своего мучителя за глотку, но тот без малейших усилий ускользнул от него и со зловещим смешком улетучился в коридор. Йоссариан дрожал всем телом, кровь пульсировала тяжелыми толчками. Он купался в ледяном поту. О каком приятеле толковал незнакомец? В госпитале стояла темень и абсолютная тишина. Часов у Йоссариана не было: он не знал, который час. Он лежал с широко открытыми глазами, чувствуя себя узником, прикованным к постели и обреченным дожидаться целую вечность, покуда рассвет не прогонит темноту. Озноб струйками поднимался по ногам. Йоссариану стало холодно. Он вспомнил Сноудена: они не дружили, он едва знаком был с этим парнишкой. Тяжело раненный, Сноуден коченел и все время жаловался, что ему холодно. На бедре Сноудена Йоссариан увидел глубокую рану величиной с мяч для рэгби.
В аптечке не нашлось морфия, чтобы унять боль, но морфия и не потребовалось, ибо разверстая рана повергла Сноудена в шоковое состояние. Двенадцать ампул с морфием были украдены из санитарной сумки, вместо них красовалась аккуратная записочка, гласившая: «Что хорошо для фирмы „М. и М.“, то хорошо для родины. Милоу Миндербиндер». Йоссариан про себя обложил Милоу последними словами и поднес две таблетки аспирина к пепельным губам Сноудена, но у того не хватило сил раскрыть рот. Йоссариан принялся торопливо стягивать жгутом бедро Сноудена. Сноуден смотрел на него неподвижным взглядом. Кровь уже не била из артерии.
— Мне холодно, — едва слышно сказал Сноуден, — мне холодно.
— Все будет хорошо, малыш, — заверял его Йоссариан. — Все будет в порядке. Поправишься, ничего.
— Мне холодно, — снова сказал Сноуден слабым детским голосом. — Мне холодно.
— Ну, ну, не надо, ничего.
Найдя в санитарной сумке ножницы, Йоссариан осторожно вспорол комбинезон Сноудена под самым пахом. Сноуден уронил голову на другое плечо, чтобы взглянуть прямо в лицо Йоссариану. Туманный свет мерцал на дне его вялых, безжизненных глаз. Озадаченный его взглядом, Йоссариан старался не смотреть ему в лицо. Он начал резать штанину вниз по шву. Йоссариан распорол брючину донизу и освободил изувеченную ногу от лохмотьев. Его поразил ужасный вид обнаженной, восковой ноги Сноудена. Теперь Йоссариан увидел, что рана много меньше мяча для рэгби, размером она была с ладонь и слишком глубока и разворочена, чтобы рассмотреть ее как следует. Кровь уже свернулась в ране, оставалось лишь наложить повязку и не теребить Сноудена, покуда самолет не сядет.
— Я сделал тебе больно?
— Мне холодно, — захныкал Сноуден, — мне холодно.
— Ну успокойся, ничего, ничего.
— Ой, мне больно! — неожиданно закричал Сноуден и сморщился в страдальческой гримасе.
Лицо его было бледным и одутловатым. Края губ начинали синеть. Неожиданно подняв глаза, Сноуден улыбнулся слабой, понимающей улыбкой и слегка сдвинул бедро, чтобы Йоссариану было удобней посыпать рану сульфидином. Воспрянув духом, Йоссариан уверенно и бодро принялся за работу. Он сыпал пакетик за пакетиком белого кристаллического порошка в кровавую овальную рану, покуда все красное не скрылось под белым. Затем, быстро накрыв рану большим куском ваты, начал бинтовать. Накладывая второй виток бинта, он обнаружил на внутренней стороне бедра маленькую рваную дырочку размером с мелкую монету,
