там много, боюсь, побьете, покалечите. Ну, а уж ежели придется выбивать казару снарядам, тут ничего не поделаешь — бой!
...Ушла вперед конная разведка, за ней на подводах тронулись пехотные роты, пулеметная команда, орудие с зарядными ящиками со снарядами. И вдруг позвонили из штаба и сказали немного задержаться: выехал Чапаев. Через некоторое время к штабу полка прискакал Петр Исаев: «Василь Иваныч у крайней избы поджидает!» Крикнул — и стремглав обратно.
Тронулись верхами вслед за удалявшимся батальоном. Ехали шагом вперемежку с рысью.
Двигались долго. По расчетам, до Бенардака оставалось 3-4 версты, а сколько в действительности — не разберешь: трудно определить ночью в степи.
Впереди батальона — тишина, ни единого выстрела. Но было точно известно, что в Бенардаке располагается белоказачий конный полк, а это значит 300-350 сабель (численность белоказачьих частей колебалась в зависимости от количества конных сотен в полках).
Именно тишина и настораживала. Но вот появились робкие проблески рассвета, а с той стороны, куда ушла конная разведка, донеслись первые выстрелы. Пришпорили коней и поскакали быстрее.
Огонь впереди усиливался: вместе с винтовочными выстрелами, и, перекрывая их, донеслась пулеметная трескотня, гулко разносившаяся в прозрачном степном воздухе раннего утра.
В общем, и без донесений было ясно, что под Бенардаком вступили в бой головные подразделения батальона. От хутора навстречу скакали десятка три подвох с верховыми.
— Куда, Бахтин? — окликнул Данильченко хорошо знакомого конника.
— Комбат приказал отъехать на версту, стать у омета и ожидать распоряжений, — ответил тот.
Впереди снова загрохотало орудие. Несколько человек с Чапаевым поскакали к нему.
— Куда стреляете? — крикнул Чапаев командиру орудия, сидевшему на омете.
— По кокошкам (по курам), — ответил тот, не признав спрашивающего, не отрываясь от бинокля.
— Еще трое шрапнэл! Бэглы, огон! — последовала команда с омета.
Один за другим загремели три пушечных выстрела.
— А, падло, централа заимэт вам! — крикнул командир орудия с омета. — Три гранат!
— Правэ о... — и дальше следовало указание прицела. — Бэглы огон!
Что означали слова командира орудия Томаша Студничка, по национальности словака, добровольца Красной Армии из бывших военнопленных австро-венгерской армии, Чапаев вначале и не понял. Но взобравшись на омет, разглядел мечущуюся конницу противника, в гуще которой метко рвались посланные снаряды.
С другой стороны хутора на левофланговую роту батальона с гиком и свистом неслась в атаку белоказачья конница с пиками наперевес.
— Пулеметы туда! Чего он медлит! В самый раз отсечь казару от хутора! — отрывисто бросил Василий Иванович Данильченко.
— Бабанин! Бодров! — крикнул Стефан Данильченко конным ординарцам. К комбату Порошину! Три пулеметные тачанки на левый фланг!
Контратакующую конницу видел и командир орудия Студничка и, не дожидаясь указаний, подал команду перенести по ней огонь орудия. Контрольный снаряд разорвался близко у цели, взметнув вверх глыбу земли. Вслед за ним разрывы шрапнелей накрыли казачью сотню, которая повернула обратно, скрывшись за хутором.
— Две подводы за ранеными! — крикнул конник Михаил Фоменко, подскакавший к омету. Увидел и понял, что не туда попал. Крепко выругался, огрел коня плетью и рванул дальше в тыл.
В Бенардаке, куда направились Чапаев с Данильченко, шел огневой бой. На его окраине преградило дорогу нагромождение борон, перевернутых телег и разного сельскохозяйственного инвентаря. У штабелей самана с проделанными бойницами — груды стреляных гильз, а рядом — убитый казак. Чуть поодаль — два других с убитыми лошадьми.
— Эти, видать, держались крепко. Ишь, какую уйму патронов расстреляли, — сказал Чапаев, кивнув в сторону убитых.
Шум боя — винтовочные залпы и пулеметная трескотня — то затихал, то возникал с новой силой, удаляясь к северу от Бенардака.
В барском доме, где, видимо, размещался штаб и командование белоказачьего полка, — огромный стол с недоеденной пищей.
— Ты, небось, своих командиров так не угощаешь, — пошутил Чапаев, обходя с Данильченко многочисленные комнаты особняка с дорогой мебелью, обилием картин, хрусталя и фарфора.
Появился комбат Порошин с обвязанной головой, успевший обскакать весь хутор; он коротко спросил: «Гнать противника дальше на хутор Молоканский или тут остановиться? А то бойцов бы покормить».
Данильченко посмотрел на Чапаева, как бы спрашивая: и в самом деле, что будем дальше делать?
— От полка и бригады оторвались на 15 верст, да и до Молоканского будет не меньше. Дальше пока — ни шагу. Посмотрим, что скажет армия, — решил Чапаев. — Мне бы рабочих повидать, поговорить с ними хочу.
Василий Иванович не упустил случая побеседовать с народом.
— Бывал я у вас и раньше, — говорил он рабочим имения, — небось, забыли, о чем говорил. Работали вы. на помещиков Мальцевых. Слов нет, как богато они жили, на всю губернию гремели. Да что губернии — в Петербурге, в Москве славились. А теперь что осталось? Рысаки, скот, имущество и прочее — всё народное. Куда денется, ежели сохраните? Для вас же, для народа на пользу пойдет. Казаков и прочих бандитов сюда больше не подпустим, а кто появится охочий до народного добра — тому наш сказ: Чапаев строжайше не велел!
Вскоре пришлось оставить Бенардак, отозвать батальон и не под воздействием противника — другую задачу получил Чапаев от командования армией...
В труднейшей обстановке непрерывных боев и окружения Чапаев видел невысокую боеспособность необученных крестьян. Постоянно думал о необходимости боевой выучки и воспитания личного состава. Для Василия Ивановича ни в чем не было мелочей. Он считал, что и внешний вид, и внутренний настрой, и конечно же политическая подкованность — главный путь к победе.
Ярким примером явился такой случай.
Чапаев часто созывал совещания командиров и политкомов частей. Совещания носили характер обмена мнений, никому не возбранялось на них выступать, высказывать свою точку зрения. Часто вносили предложения, касающиеся предстоящих боев или прошедших атак.
Василий Иванович терпеливо всех выслушивал. Изредка поддакивал: «вот-вот», «так-так», а когда дело доходило до решения — всё поворачивал по-иному, по-своему, точно в разговорах была одна блажь:
— Ладно, много толковали, сразу и не разберешь, что к чему. Однако, слушайте теперь, что я скажу.
Говорил он о тех же вопросах, но касался их с другой стороны — с кажущихся мелочей. Все слушали его и соглашались: «И в самом деле, Чапаев прав». Иной раз не выдерживали, говорили: «Василий Иваныч, так я о том же и сказывал».
— О том же, говоришь? — поддерживал Чапаев. — Согласен, только не с того конца хватаешь. Чего тут рассусоливать, и в лоб надо метить умеючи, неровен час — промахнешься.
Это был ответ на реплику одного из командиров: «Что в лоб, что по лбу, все едино, всё о том же и говорилось». После такого ответа Василия Ивановича все умолкали: ему, мол, виднее.
С первого дня как-то самой собой повелось, что при обращении к Чапаеву его называли по имени и отчеству. И притом не только командиры, но и бойцы. Редко кто прибегал к официальному «товарищ начдив», «товарищ Чапаев», разве только кто-то из новичков, но и те вскоре называли его «Василий Иванович».
Фамилия больше упоминалась за глаза и в выступлениях его самого. «Бедовый, горячий наш
