потянулись в новый профсоюз, которым уже успели окрестить «Черной бомбой».
Когда Волдис впервые после возвращения из леса отправился в порт искать работу, его поразило обилие незнакомых лиц на судах.
Вместе с Карлом они поймали одного формана, который ждал парохода, прибывавшего за грузом обтесанных бревен.
— Да, рабочие мне нужны, я вас запишу, только запаситесь членскими билетами нового профсоюза! — заявил формам. — Без билета теперь никого не принимаем.
Они обещали принести ему членские билеты, и форман записал их.
— Только знайте, если утром не предъявите — вычеркну.
— Будут, будут… — пообещал Карл.
Вместе с несколькими другими портовиками они направились в новый профсоюз. Он помещался в низком одноэтажном домишке, скорее напоминавшем старинную корчму, чем учреждение. Кроме профсоюза здесь находились штабы некоторых организаций весьма воинственного характера. «Национальные воины», «орлы»[38], «ястребы»[39] — все они свили здесь гнезда и жили в дружеском согласии, наблюдая из своего затхлого убежища, где, в каком конце Латвии зашевелились рабочие, недовольные своей судьбой, и под карканье печати вся эта стая хищников бросалась туда.
Просторное помещение канцелярии было полно рабочих. Сняв шапки, тихо, как мыши, сидели люди вдоль стен, переговаривались шепотом или робко молчали.
За столом сидел маленький хромой человек в пенсне и, покуривая папиросу, не торопясь опрашивал пришедших.
Другой человек, очень высокого роста, бледный, с неестественно большими ногами, рылся, согнувшись, в канцелярском шкафу; он вытащил наконец пачку печатных листов и сел за стол. Несколько рабочих подошли к столу, остановились на почтительном расстоянии и вежливо откашлялись.
— Извините… — начал робко самый смелый.
Человек с большими ногами искоса взглянул на него и стряхнул пепел с папиросы.
— Хе-хе, извините, мы хотели вступить… — наконец выдавил из себя смельчак.
Обладатель больших ног даже глаз не поднял.
— Вступить? Мы не принимаем новых членов. Нам достаточно.
Рабочие переглянулись. Поднялись и остальные, подошли к столу.
— Как же так? Куда же нам деваться? Мы всю жизнь проработали в порту.
— Пусть большевики дают вам работу на своих складах. Зачем вы обращаетесь к эксплуататорам?
Рабочие молчали. Скрипели перья. Оба господина тихо переговаривались, затем большеногий сказал:
— Хорошо, вас мы еще примем, но уж больше никого. Только достаньте поручителей из членов нашего союза. Каждый должен иметь двух поручителей. Лучше всего принесите рекомендацию от своих стивидоров.
Вот, так-то — происходил отбор. Здесь принимали людей с холодной кровью, безропотно сносивших обиды. Здесь принимали людей безответных, которые спокойно разрешали делать с ними все, что хозяевам вздумается. Беспокойные, несговорчивые люди оставались вне союза, им в порту не было места.
Один уже нашел поручителей. Он положил паспорт на стол и стал ждать.
— Рейнис Зивтынь? — Большеногий вынул из ящика стола какой-то список, быстро пробежал его глазами и нахмурился. — Вас мы не можем принять. Во время забастовки вы подстрекали рабочих, чтобы они не работали. Идите к русским, они дадут вам работу на складах Совторгфлота.
Рабочий подошел ближе, нагнулся над столом и спросил:
— Скажите, это профсоюз рабочих или хозяев?
— Конечно, рабочих.
— Кто запрещает принимать меня: рабочие или хозяева?
— У нас есть указания от стивидоров относительно нежелательных лиц.
— Какое дело стивидорам, кто состоит в этом профсоюзе, если это не их профсоюз?
— Не совсем так. Мы не можем допустить к работе вредных людей.
— Я вредный? В каком смысле?
— Вы подстрекали.
— Кого? Малолетних детей? Скажите, можно подстрекнуть к чему-нибудь взрослого человека, если он не хочет?
— Прошу не шуметь. Уходите, у нас много работы. Идите к хозяевам и извинитесь. Получите от них записку, что вы прощены, тогда мы вас примем. Следующий!
Среди ранее принятых рабочих были знакомые Карла. Он разыскал поручителей себе и Волдису и подошел к столу.
— У каких форманов работали? — спросил у Волдиса большеногий. Волдис назвал нескольких. Тот записал.
— Дайте ваш паспорт.
Из протянутого паспорта выпал красный военный билет. Маленький господин взглянул на Волдиса.
— Вы демобилизованный?
— Как видите.
— Почему вы не вступаете в союз демобилизованных воинов? Всем, кто когда-либо служил в армии, надо организоваться, только тогда можно надеяться на улучшение своего положения.
— Да, понятно, организоваться нужно.
— Приходите как-нибудь вечером на заседание правления. Мы вас примем в кандидаты.
В ответ Волдис пробурчал что-то невнятное. Чтобы он вступил в эту банду? Стать рабочей лошадкой для фашистски настроенных господ? Нет, эти господа плохо знают его. Полные доверия к новому кандидату, они зарегистрировали его как члена союза портовиков, выдали квитанцию, крикнув вслед, когда он уже уходил:
— Правление заседает по вторникам и пятницам в девятнадцать часов.
— Благодарю, господа…
Волдис не пошел во вторник, не пошел и в пятницу. Надежды хромого господина зиждились на песке…
На каждый пароход из союза присылали по восемь — десять рекомендованных штрейкбрехеров из демобилизованных военных. Чтобы эти невежды не группировались вместе и окончательно не портили работу, форманы распределяли их по трюмам вперемежку со старыми рабочими, которым приходилось переносить самое большое издевательство, какое только могли придумать хозяева, — они должны были обучать своих будущих предателей. Присланные парни оказались весьма безучастными; они работали как придется, без особого рвения. А сверху наблюдал форман. Он кричал, как рассвирепевший зверь, но не на виновного, на неуча — нет, тот был послан хозяином, с ним надо было обходиться вежливо: ведь эти славные малые срывали забастовку. Форман кричал на старого рабочего, который должен был видеть все и за все отвечать.
Рабочие, стиснув зубы, молча терпели. Но иногда прорывался огонек с трудом сдерживаемой злобы: кое-кто ронял нечаянно доску на пальцы штрейкбрехера, сваливал бунт ему на ногу. Все это происходило так случайно, что усмотреть здесь месть не мог даже самый подозрительный человек.
Каждое утро, уходя на работу, Волдис поглядывал на желтую калитку; возвращаясь, — замедлял около нее шаги. Но калитка не отворялась, и голые кирпичные стены были немы. Вечерами Волдис иногда выходил на улицу и бродил по ней часами, не спуская глаз с желтой калитки. Девушка не показывалась. Эзериня тоже не было видно. Неужели Лаума за это время переехала с улицы Путну? Где она? Что делает?
Волдис больше не читал по вечерам, книги исчезли с его стола. Жизнь опять стала пустой. Волдис не
