сможешь себе ее позволить.
— Вы думаете, они возьмут ее?
— Я уверена в этом. Это будет самое лучшее, что ты сможешь для нее сделать.
В этой фразе было намного больше убеждения, чем рассчитывала даже сама вдова. Она понимала, что Анне-Марии при желании удастся ускользнуть из-под бдительного ока санитаров. Но Ханс этого не знал.
Он сжал ее руку и поднялся с мокрой травы.
— Я утром схожу туда и все выясню. Так любезно с вашей стороны, мадам, что вы подумали об этом.
Вдова Иверсен быстро поднялась и добавила:
— Там она сможет ходить куда угодно в дневное время. И ее будут кормить и заботиться о ней. Захвати мое кресло в дом, Ханс Кристиан. Мы слишком много времени провели вне дома. Ночной воздух очень вреден в это время года.
Ханс последовал за ней в дом с креслом в руках, чувствуя себя снова молодым и счастливым. Скоро он положит конец проблеме, связанной с его матерью. Затем он будет свободен и сможет писать стихи, посвященные Элси. У него так же возникла идея прекрасной книги коротких рассказов. Над ней он сможет начать работать завтра же вечером.
— Любовь — родоначальница жизни! Высшая любовь рождает и высшую жизнь! Лишь благодаря любви может больной возродиться к жизни! — вот что изрекли мудрецы.
— Мысль недурна, — сказал отец-аист.
— А я что-то не возьму ее в толк, — ответила мать-аист. — И уж конечно в этом не моя вина, а ее!
«Дочь болотного царя»
Закончилось лето, а вместе с ним и отпуск. Ханс Кристиан вернулся в Копенгаген. Стопка рукописей становилась все толще и толще. По мере того как она росла, молодой автор пытался переложить на бумагу всю жизнь и энергию, которой он обладал. Тот покой, который он приобрел на берегу реки, покидал его, уступая место привычному для него нервному беспокойству.
Генриетта это понимала, что сильно ее волновало. Она стояла у подставки для вышивания и смотрела, как Ханс Кристиан отбросил в сторону один из листков и тот полетел присоединиться к своим собратьям по несчастью, лежащим на покрытой осенними листьями траве. Около часа он читал ей строчки, написанные ночью, его лицо горело, а волосы были взъерошены. Вымазанные чернилами пальцы перекладывали листки с места на место, при этом Ханс беспокойно ходил взад-вперед, ни на минуту не остановившись на месте. Он всегда был в таком состоянии, когда работал. Иногда он так и забывал лечь спать и по утрам, когда семья лишь только собиралась за завтраком, он появлялся у дверей Амалиенборга, чтобы зачитать Гетти свои ночные творения.
Сегодня, к счастью, он появился только к полудню, и Генриетта повела его под покрытый навесом угол садовой стены. Там особенно теплым было октябрьское солнце. Уже совсем скоро нельзя будет сидеть в саду. Гетти с любовью посмотрела на свои увядающие цветы. Какими мертвыми они ей казались сейчас. Но все же они только спали. Весной они проснутся навстречу новой жизни. Ее маленькие ручки были опущены, и она даже не заметила, что Ханс Кристиан замолчал.
— Гетти, тебе что, не нравится? О чем ты думаешь? — спросил он, роняя последнюю страницу на траву.
Генриетта быстро пришла в себя.
— Конечно, у тебя должно получиться очень хорошо.
— Значит, тебе не понравилось! — воскликнул он. — Ты просто не понимаешь, вот и все! Я выражаю свои глубочайшие чувства, и они рвутся у меня из самого сердца, а ты считаешь их неискренними и незначительными.
Генриетта не сделала ни одного движения.
— Они не незначительны. Ты же не можешь сказать, что мои маргаритки незначительны только потому, что сейчас они завяли. Их увядшие лепестки все так же хранят силу жизни, но они знают лучше, когда им цвести. Они будут спать и отдыхать до тех пор, пока вновь не придет теплое лето, и тогда они смогут вновь одарить нас своим прекрасным ароматом.
Ханс Кристиан стоял перед ней с трагическим видом, который для любого постороннего человека мог показаться комичным.
— Ты хочешь сказать, что мои мысли цветут не в то время! — он горько рассмеялся. — Прямо можно подумать, что ты великий Хейберг! Что ты знаешь о правилах критики.
Гетти продолжала гладить свой красный клубок.
— Ты прав, я ничего не знаю о критике. Но я знаю тебя, Ханс Кристиан. Ты нетерпелив. И не пытаешься обуздать свой гений. Когда он вырывается наружу, ты пытаешься оседлать его и нестись галопом, ожидая, что весь мир будет тебе аплодировать. А иногда было бы неплохо совершить всего лишь несколько спокойных прогулок.
— Тебе не понять души поэта! Его мысли направлены на то, чтобы их читал весь мир! Было бы несправедливо прятать от человечества свою работу. Поэзия — это Божий дар, а Бог предназначил его для всех людей, а не для кого-то одного!
— Возможно, — согласилась Генриетта, — но кроме твоего гения Бог даровал тебе еще здравый смысл и чувство справедливости. Зачем он сделал это?
Ханс Кристиан упал в кресло и начал теребить свои волосы.
— Я не понимаю тебя, Гетти. Ты что, пытаешься объяснить мне, чтобы я прекратил писать?
Девушка покачала головой.
— Если ты хочешь, я объясню тебе, что я имею в виду. Но тебе это не понравится.
— Быстрая боль лучше, чем догадки и беспокойства, — пробормотал Ханс Кристиан. Но он спрятал лицо в руки, с трепетом ожидая ее слов. Гетти, наверное, скажет то, что ранит его в самую душу, несмотря на то, что она знает, какой он чувствительный.
— Ты думаешь, что влюблен, — начала Генриетта, но Ханс не смог промолчать.
— Да, я влюблен. Разве я недостаточно часто говорил тебе об этом, чтобы ты поняла.
— Ты думаешь, что ты влюблен, — настойчиво повторила девушка. — Но ты еще не знаешь разницы между любовью и увлечением. Возможно, когда-нибудь ты это поймешь. Но сейчас ты принимаешь блеск фольги за сияние золота. Ты пытаешься переложить все свои мысли на бумагу. Ты позволяешь этому фальшивому вдохновению заставить писать тебя то, о чем ты пожалеешь в будущем.
— Гетти, ни ты, никто другой не может говорить со мной так! — прервал ее Ханс Кристиан. Его лицо побагровело от еле сдерживаемой ярости.
Но Генриетта сложила руки на груди и продолжила, хотя ее голос дрожал:
— Ты хорошо заявил о себе в литературном мире. Твоя книга «Путешествие пешком» стала обещанием будущего. Все критики согласились с этим. Неужели ты не понимаешь, что твоя следующая книга должна выполнить это обещание? Она должна быть хорошей, иначе они разорвут тебя на части!
— Значит, ты считаешь, что «Фантазии и эскизы» недостойные последователи «Путешествия»?!
Ханс Кристиан нагнулся к ней, схватившись руками за подставку для вышивания так сильно, что его пальцы побелели. Генриетта вскочила на ноги, ее глаза метали молнии.
— Ты пожалеешь о том, если они когда-нибудь будут опубликованы! Твои фантазии представляют собой лишь глупые извилины больного любовью воображения. А эскизы всего лишь бессмысленные пустые изложения событий за городом, которых ты никогда не видел.
— Я видел Ютландию!
— Ты видел Орхус, да и то только сквозь туман! Ты пишешь о западном побережье, используя все трюки своего ремесла, чтобы заставить читателя подумать, что ты великий путешественник и наблюдатель! Это дешево и просто недостойно давать возможность читателю познакомиться с подобными воображениями, когда он вправе ожидать чего-то лучшего!
