Девушка с улыбкой протянула руку.
— Может, ты дашь мне прочитать, Ханс Кристиан.
Он неохотно отдал ей листок.
Принц повсюду искал настоящую принцессу, но не мог найти. Однажды дождливой ночью в дверь замка постучала незнакомка и попросила дать ей убежище. Она заявила, что является настоящей принцессой, хотя ее нищенский наряд говорил совсем об обратном. Хитрая старая королева положила единственную маленькую горошину на дощатый настил кровати, а сверху двадцать матрасов и двадцать пуховых покрывал. Она предложила принцессе провести ночь на этой кровати. С утра принцесса была мрачна и все ее тело болело.
— Бог знает что было в кровати! Я всю ночь не сомкнула глаз! Я лежала на чем-то таком твердом, что мое тело теперь в синяках! Просто ужасно!
Тогда принц понял, что только настоящая принцесса может быть такой неженкой, и женился на ней. А горошина была отправлена в музей, где она и лежит по сей день, если только птицы не склевали ее.
Гетти засияла.
— Ханс Кристиан, это самая лучшая история, когда-либо написанная тобой! — воскликнула она.
Он был готов уже запротестовать, но она перебила его:
— Ты не согласишься со мной! Возможно, и никто другой не согласится! Но это настоящая сказка! Ты должен написать целую книгу таких историй! Дети ее мгновенно раскупят.
Энтузиазм девушки был заразительным, и Ханс забыл о своей уязвленной гордости. Когда раздался стук в дверь и в комнату вошел Питер, двое молодых людей энергично строили планы на будущее.
— Вот она. О, как дела, Андерсен? — Питер замер на пороге комнаты. — Где ты был все это время?
Сестра вскочила на ноги и выхватила книгу из рук брата.
— Мы просмотрим ее попозже, — сказала она. — Побегу наверх и спрошу у матери, можно ли Хансу остаться на ужин. А ты, Питер, пока развлеки чем-нибудь нашего гостя.
И она покинула комнату вместе с книгой, зажатой под мышкой.
— Кто-то из наших поэтов написал что-то новенькое? — нетерпеливо спросил Ханс.
— О, просто кое-что хотела посмотреть Гетти, — ответил Питер. Он знал, что сестра не хотела бы, чтобы он об этом говорил с Хансом, поэтому решил перевести разговор на другую тему.
— Что ты делал последние несколько недель? Нам тебя не хватало.
Питеру удалось вовлечь Ханса Кристиана в дискуссию о «Фантазиях», и вопрос о книге на время был забыт. Только несколькими часами позже, когда молодой человек возвращался домой, ему пришло в голову, что никто так и не показал ему книгу. Он спросит об этом Генриетту завтра, и она ему все расскажет.
— Ну, как дела? — спросила Тень.
— Увы, — отвечал ученый. — Я пишу об истине, добре и красоте, а никому до этого нет дела. Я просто в отчаянии. Меня это так огорчает!
— А меня нет, — сказала Тень. — Поэтому я все толстею, а это самое главное! Да, не умеете вы жить на свете. Еще заболеете, пожалуй. Вам надо попутешествовать!
«Тень»
— Не стоит принимать это близко к сердцу, — сказала Гетти, когда Ханс Кристиан прочитал новую книгу, которая оказалась критикой Эленшлегера и всех его современников. Несмотря на то что автор был неизвестен, она не становилась менее обидной.
— Неважно, кто написал ее, главное, что он думает, что ты заслуживаешь его внимания. Это комплимент! Он даже называет тебя лидером молодых романтиков!
— Великолепное произведение, — таков был вердикт Эдварда Коллина. — Очень разумно со стороны автора, кто бы он ни был, спрятаться за знаменитым именем нашего покойного Йенса Баггесена! Критика, которая, как считают, пошла от первого человека из рая, на самом деле является нововведением. Ты должен быть благодарен, что тебя включили в число критикуемых, Андерсен!
— Отнесись к этому разумно, — посоветовал старый Йонас Коллин, который прекрасно понимал, какая депрессия охватила Ханса Кристиана. — Баггесен был последним из классиков. Ты, Эленшлегер, и все остальные принадлежите к новой группе романтиков. Вполне естественно, что тот, кто поддерживает взгляды Баггесена, недобро посмотрит на тебя. Не позволяй ему причинить тебе боль. Эленшлегеру здесь досталось еще больше, чем тебе, но я не думаю, что его это сильно волнует.
Все друзья советовали Хансу Кристиану не принимать подобную критику близко к сердцу, но как он мог это сделать, когда критика с ужасающей проницательностью нанесла удар по самому больному и уязвимому месту, по самому ненавистному времени в его жизни, дням, проведенным в школе в Слагельсе. Если бы в те дни, говорил Призрак, а именно так подписался автор книги, Андерсен относился к своей грамматике хотя бы с половиной того безразличия, с которым он к ней сейчас относится, то он бы мог стать первым учеником в классе. В книге было еще много чего сказано. Но именно это задело его сильнее всего.
— Я всем сердцем жажду смерти! — сказал он Эдварду. — Я устал от жизни. Какие великие вещи остались для меня в этом мире?
Эдвард был не в состоянии найти удовлетворительного ответа. И никто не мог. Перспектива писать вновь, чтобы дать благодатную почву для критиков, совсем не привлекала молодого автора. «Фантазии и эскизы» были закончены, но Ханс не торопился их печатать. Он не мог заставить себя столкнуться с бурей комментариев, которые неизбежно последуют после публикации его книги.
Сегодня Эдвард, без сомнения, вновь будет уговаривать его, и, возможно, он и даст свое неохотное согласие послать свое новорожденное дитя на гильотину. А в конце концов, почему бы и нет? Он никогда больше не напишет ни одной строчки.
Медленно он брел в ночи. В этот вечер дома у Коллинов должно было состояться собрание. Он не хотел присутствовать, но старый Йонас настоял. Он сказал, что Андерсен не должен отгораживать себя от общества. Ведь этого не делал ни Эленшлегер, ни полдюжины других писателей, которые попали под горячую руку анонима. Он должен быть мужественным и высоко держать голову.
Ханс Кристиан дошел до дома, но не стал заходить, а двинулся вдоль канала. В воздухе пахло снегом. Зима была холодная, но отсутствовал обычный морозный туман. Ханс долго стоял и смотрел на гавань, где в темной тишине, подобно пальцам, поднимались мачты кораблей. Развернувшись, он уперся взглядом в шпили и пикообразные башни церквей, каждая из которых казалась ему символом пера, готового упасть на его «Фантазии» и разнести их в пух и прах. Ханса стала бить дрожь, и он повыше поднял воротник.
Было уже поздно, когда он наконец-то достиг дома Коллина. Вся компания уже собралась. Гости сидели за столом, беседовали, смеялись, но, когда Луиза Коллин, дочь хозяина, провела Ханса в комнату, разговоры мгновенно замерли. Вот он молодой поэт, говорили все, которого разгромил Призрак. Что он скажет своим друзьям? Дамы поправляли свои юбки, незаметно толкая друг друга, а джентльмены поспешили закончить свои споры, чтобы взглянуть на вновь прибывшего.
Ханс улыбнулся и поклонился, изо всех сил стараясь выглядеть грациозно. По крайней мере, он был одет соответственно случаю. Ему не нужно было больше, как когда-то, скрываться за занавесками из-за своего пиджака. Но теперь ему хотелось спрятаться от пристальных глаз собравшихся, которые хотели проверить, насколько чувствительным был молодой писатель. Увы! Он не мог от них убежать. Рука Луизы лежала на его руке. Девушка подвела его к группе дам, в которой до этого находилась, и усадила среди них.
В комнате возобновились разговоры. Но люди едва понимали, о чем шла речь, так как их уши были прикованы к одному лицу. Каждая из сидящих рядом с Хансом Кристианом дам безуспешно старалась придумать, как начать разговор.
— Вы были в Ютландии прошлым летом, не правда ли, герр Андерсен? — в конце концов, выдала одна из них.
Ханс кивнул и улыбнулся. Он краем глаза заметил Генриетту, сидящую вместе со своей матерью и другими пожилыми дамами. Ее присутствие придало ему уверенности. Он уже был способен управлять своим голосом, поэтому ответил очень вежливо.
