— У всех есть родная душа рядом, — говорила она таким тоном, словно это я распугала ее близких.
Ирен очень быстро удалось оплести меня паутиной так плотно, что я сама не сознавала, как оказывалась у нее на кухне за столом перед кофе и свежеиспеченными булочками. Иногда она приглашала меня на обед, и еду, которую она готовила, вполне можно было бы назвать вкусной, если бы не сама Ирен. Она хорошо готовит, разбирается в винах и может устроить вполне изысканный ужин, но только при условии, что есть его предстоит ей самой. Для других она стараться не будет.
Она позвонила днем, и я сразу поняла, что за ее агрессией кроется страх.
— Приходи в гости! Я испекла пирог с ревенем. И еще — не могла бы ты купить по дороге сливок? Мне ведь трудно ходить.
Точнее, трудно открывать кошелек. Но прежде чем я успела придумать уважительную причину для отказа, она положила трубку. С розами я уже закончила, а к пирогам с ревенем неравнодушна, поэтому, оставив Свена на морковной грядке, отправилась в путь.
Последние дни стоит хорошая погода, и к нам понаехала куча туристов с палатками и фургончиками, так что на улицах было многолюдно. Конечно, сказать, что город ожил, было бы преувеличением, но, по крайней мере, улицы не так пустынны, как в другие времена года. Дом Ирен Сёренсон стоит у самой воды в одном из отдаленных заливов, теперь тут строить запрещено. Но старые дома не сносят, вот она и сидит теперь в своем «ласточкином гнезде» с видом на море, имея возможность хоть целыми днями любоваться природой и наслаждаться покоем. Но почему-то Ирен только и делает, что жалуется на свою скучную, серую жизнь.
С риском переломать ноги я пробиралась к ней по берегу, карабкаясь по камням и хватаясь за траву. Запах водорослей был удушающим, и я заметила, что холодная погода пригнала к берегу медуз, которые обычно донимают купальщиков с июля-августа. Желеобразные сгустки покрывали берег, и те немногие, кто отваживался купаться в холодной воде, рисковали серьезно обжечься. Медузы напоминают мне невест с ядовитыми ампулами под вуалью, они очень сильно жгутся, я знаю это, потому что не раз становилась жертвой их прозрачных нитей. Я заметила в отдалении строящийся дом и подумала, что Фриллесос из дачного местечка постепенно превращается для многих в постоянное место жительства.
Ирен Сёренсон открыла, стоило мне коснуться костяшками пальцев двери. Она была в домашнем халате. Это показалось мне странным. Обычно Ирен педантично относится к своей одежде и прическе, наверно, это у нее профессиональное: раньше она владела салоном красоты. Но сегодня она выглядела на свои восемьдесят — беспорядок на голове, из родинки на подбородке торчит волосок.
— Кофе остыл. Мне пришлось выпить чашечку, не то я умерла бы с голоду, тебя ожидаючи, — проворчала она, впуская меня. Она давно уже отучилась произносить банальные фразы, вроде «Добро пожаловать, как приятно, что вы ко мне заглянули». Ирен считала, что делает мне одолжение, приглашая к себе. Как всегда, такой прием вызвал у меня легкое раздражение.
В доме было грязно. Не знаю, когда Ирен в последний раз брала в руки пылесос, думаю, и она сама этого не помнит. Но стоит мне сказать, что неплохо бы прибрать, она отвечает, что только что это сделала, но все так быстро пачкается… Конечно, социальные работники раз в месяц помогают ей с уборкой, но этого хватает только на то, чтобы дом не покрылся плесенью. Иногда я прохожусь тряпкой в кухне, хотя это не входит в мои обязанности. У Ирен вообще-то есть дочь, которая могла бы поработать здесь шваброй пару раз в месяц. Но она этим не занимается, потому что их отношения с Ирен, похоже, еще хуже, чем были у меня с моей матерью.
Я все-таки позвонила ей один раз и пожаловалась, что Ирен живет в грязи.
— Вы бы могли что-нибудь для нее сделать, — сказала я.
— Думаете, моя мать что-то делала для меня? — спросила она с ненавистью.
— Может, оно и так, но зная, что вашей маме не так долго осталось, вы могли бы помириться и помочь ей на старости лет, — заметила я.
— Скорей бы уж это произошло. В аду ее давно поджидают, — сказала дочь Ирен. — А если она хочет, чтобы я убирала ее дом, пусть платит. Я знаю, деньги у нее есть.
Тем не менее, она навестила Ирен, насколько мне известно. Но к пылесосу не притронулась.
В любом случае, что спросишь с восьмидесятилетней старухи? Да и не мое это дело.
Я прошла в кухню. Слава Богу, стол был накрыт. Я взбила сливки, и мы с удовольствием полакомились пирогом. У Ирен есть свои достоинства, пусть их и немного. Потом она достала колоду карт, и мы сыграли партию. Ее неприглядный вид навел меня на мысль, что долго она одна не протянет. Тем не менее, она быстро обыграла меня, лишив десяти крон: мы всегда играли на деньги. Так веселее, считает Ирен, особенно когда выигрывает. Она довольно цокает языком и запихивает купюры в кошелек. Я подавила желание взять с нее деньги за сливки, потому что это сильно подпортило бы ей настроение и сократило мой визит. Возвращаясь домой, я чувствовала себя так, как будто меня одурачили, — Ирен одна из тех, кому это всегда удается. Вероятно, поэтому и дочь отвернулась от нее. Ирен только берет и ничего не дает взамен. Может быть, общением с ней я наказываю сама себя? За все приходится расплачиваться, и я отдаю свои долги, заботясь об Ирен. Жизнь одной женщины за жизнь другой.
Вечером Свен ужинал в мужской компании. Вернувшись домой, он рассказал, что наши старички- соседи чуть не передрались из-за того, что у всех были разные мнения по поводу конфликта на Ближнем Востоке.
— Маразм какой-то. Одни считают, что остальные страны не имеют права критиковать Израиль после того, что случилось во время Второй мировой войны. Другие твердят, что Израиль распоясался и пора его остановить. Закончилось все перепалкой. Мне стало скучно, и я ушел домой, к тебе.
Мы налили по бокалу вина и поговорили о том, как старая дружба превращается в откровенную ненависть. Свен заявил, что для каждого из друзей ведет счет плохих и хороших поступков, и пока хорошие перевешивают, продолжает общение. Он сказал, что у него есть друзья, оказавшие ему когда-то такую услугу, что хватило на всю жизнь: эти имеют право делать столько глупостей, сколько пожелают. Я сочла его теорию весьма разумной, о чем и сообщила. Он обрадовался и отпраздновал это еще одним бокалом вина и кусочком сыра. Мы даже легли спать вместе: я дождалась, пока Свен уснет, и села за дневник.
Сон ко мне давно уже не идет. Теперь у меня, по крайней мере, есть чем заполнить бессонные ночи. Луна светит так ярко, что мои детские представления о ней не кажутся такими уж глупыми. Я ощущаю исходящую от нее энергию и знаю, что если отложу ручку, встану на свету и протяну к ней руки, меня наполнит до краев сила, которой невозможно управлять.
Последние дни были заполнены завтраками на свежем воздухе, мелкой работой по дому и прогулками по берегу моря. В саду я ухаживала за розами, которые, наконец, оправились после шторма. Я закопала в землю банановые шкурки, чтобы розы цвели еще лучше, раздавила пальцами залетевшую неизвестно откуда тлю, срезала пару моих любимых «York» и «Lancaster» и поставила на импровизированный стол. Бело-розовые бутоны пахнут войной и примирением; прислушиваясь к их аромату, я надеюсь, что сохраню обоняние до самого конца. Закрывая глаза, я ощущаю запах свежеиспеченных круассанов во Франции, чистого горного воздуха в Австрии, цветущих виноградников в Мозеле… Моя работа на Давида Якоби в его туристическом бюро изменила не только мою жизнь, но и обоняние. И помогла мне сделать так, чтобы смерть мамы оставалась тайной и по сей день.
Когда пошла в школу, я уже знала, что не такая, как все, и старалась это не показывать. Каждый день перед тем, как отправиться на занятия, я видела в зеркале девочку с упрямыми вьющимися светло-рыжими волосами, огромными для ее личика зелеными глазами, бледную и скуластую. Я как была худой, так и осталась, и никакие сладости и мороженое не смогли изменить это.
В отличие от других детей, я посещала еще и такое старомодное заведение, как воскресная школа. Как это получилось, понятия не имею. Мама определенно не была религиозна, она придерживалась той же точки зрения, что Ирен Сёренсон: «Вся эта чушь об Иисусе мне по барабану». Но папа ходил в церковь, как он говорил, «помедитировать». Мама с большой неохотой изредка составляла ему компанию. Как бы то ни было, меня записали в воскресную школу — возможно, ради воспитания во мне духовности и дисциплинированности. Впрочем, я с удовольствием читала библейские истории, по увлекательности они
