говорят о патриотизме и свободе. Признаться, мне уже тогда был присущ определенный цинизм в этом вопросе. Но я не стала ничего говорить, потому что поняла: Джон действительно в это верит. И мы заговорили о том, что потом продолжали обсуждать всю неделю, — о войне и мире вообще и во Вьетнаме в частности, о борьбе колоний за независимость… Мы так увлеклись, что не заметили, как приехали в Ридинг, идиллический городок с маленькими домиками, окруженными сказочными садами. С каждой милей я нервничала все меньше. На смену волнению пришло чувство теплоты, казавшееся таким естественным и своевременным. Мы ехали вместе в машине, потому что так и должно быть. У нас просто не было выбора.
Я не нервничала, даже когда знакомилась с родителями Джона и его младшей сестрой Сьюзен. Они с радостью раскрыли мне свои объятья, и у меня не было причин не доверять им. Мама Джона, очень стильная женщина в темно-красном костюме с короткой, почти как у сына, стрижкой, приготовила фантастически вкусный ужин. Мне показали мою комнату. Пол покрывал розовый палас, на кровати — белье в цветочек и подушки с рюшами, на столике — букет засушенных цветов.
— Надеюсь, тебе у нас понравится. Я велела Джону вести себя прилично, — сказала его мать, выходя из комнаты.
Я помню это ощущение, что все идет, как должно. Во время ужина родители Джона вели себя так, словно не видели ничего необычного в том, что за столом с ними сидит незнакомая девушка. Отец Джона, любезный седовласый мужчина в очках с черепаховой оправой, подавал жаркое, а мать тем временем разливала соус, они переглядывались и улыбались друг другу. Мой английский привел их в восторг. «А мы, англичане, совсем не умеем говорить на других языках», — сказала мама Джона и выразила искреннюю радость по поводу стеклянного подсвечника, который я привезла ей в подарок. Только за десертом я узнала, что в прихожей у них стоят наготове чемоданы, и они ждали меня, чтобы поприветствовать, а потом уезжали в отпуск в Шотландию.
— Они старались тебя хорошенько накормить, потому что потом тебе придется есть мою стряпню и помогать мне покупать продукты, — сказал Джон и улыбнулся мне. На этот раз улыбались не только губы, но и глаза, и я впервые заметила, что у него необычайно длинные для мужчины ресницы.
— Вообще-то Джон неплохо готовит, — сказала Сьюзен, которая весь ужин разглядывала меня с нескрываемым любопытством. Это была симпатичная девочка-подросток, которая и не подозревала, что я всего на три года старше и у нас с ней гораздо больше общего, чем она думает.
Сразу после чая они продолжили сборы, а потом обняли меня, заверили, что было «very nice» со мной познакомиться, и исчезли, прежде чем я успела что-то сообразить. Я повернулась к Джону, и он обнял меня.
— Ты им понравилась. Я так и знал!
Я уткнулась носом в его белую рубашку и едва успела уловить аромат стирального порошка и еще чего-то, как Джон отпустил меня.
— А теперь мы пойдем в сад. Ты почитаешь, а я принесу нам еще чаю, — сказал он и взял меня за руку.
Мы вышли в сад, который не было видно от парадного входа. Там были сотни цветов, но я помню только розы — кусты и шпалеры. Белые, желтые, розовые. Большие и маленькие. Распустившиеся цветки и бутоны. Я никогда еще не видела ничего подобного.
— Мама любит возиться в саду, — ответил Джон на мой немой вопрос и достал шезлонг.
Пока я нюхала розы, он сходил в дом и вернулся с пледом и газетой.
— Садись и отдыхай, — сказал он, подталкивая меня к шезлонгу и вручая газету.
Я посмотрела на него снизу вверх, и мне стало не по себе: столько сдержанных эмоций было в его взгляде. Рубашка распахнулась на груди, короткие волосы растрепались. Глядя, как он идет к дому, я вдруг подумала, что с того момента, как ступила на британскую землю, слышу о себе только хорошее. Мне стало трудно дышать. Я откинулась на шезлонге и прикрыла глаза, чувствуя, что меня охватывает жар, а на глаза наворачиваются слезы. До меня доносилось жужжание шмеля, аромат роз пьянил. Я расслабилась и задремала. А когда открыла глаза, передо мной стоял Джон с подносом, на котором были чайник, две чашки и вазочка с конфетами.
— Я подумал, что ты не успела проголодаться после ужина, — сказал он, словно оправдываясь, что больше ничего не принес, и поставил поднос на траву.
Вставая, чтобы сесть рядом с ним на землю, я заметила, что за те несколько минут, что спала, вся моя одежда и даже покрывало успели пропитаться потом.
Не успели мы поднести чашки к губам, как зазвонил телефон. Джон пошел в дом и скоро вернулся, смеясь:
— Это была мама. Она хотела проверить, хорошо ли я себя веду, так сказать, не пристаю ли к тебе. Ты ей очень понравилась. Даже за такое короткое время.
Я честно ответила, что они мне тоже понравились, сделала глоток чая и обнаружила, что он очень вкусный. Джон рассказал, что ему пришлось сдавать еще один экзамен и что его выгнали бы, потерпи он неудачу. Но ему повезло: он справился со всеми заданиями. Теперь ему предстоит плавать на разных кораблях, и он, возможно, начнет изучать устройство подводных лодок.
— Наверное, тяжело так долго жить вдали от семьи и друзей? — не удержалась от вопроса я, хотя уже спрашивала раньше.
Джон минуту смотрел на меня, потом перевел взгляд на цветы. Когда он снова повернулся ко мне, мне показалось, его глаза увлажнились, но я могла ошибаться.
— Иногда да. А иногда нет. Я безумно благодарен судьбе за возможность быть в море, когда штормит и когда оно спокойно, как это бывает и со мной тоже. Море — идеальное место для того, кто хочет что-то забыть или взглянуть на мир другими глазами.
Он нахмурил брови, и я решила его больше не расспрашивать. Мы молча сидели на траве и пили чай, пока Джон не спросил, чем бы я хотела заняться завтра.
— Мама предлагала отвести тебя в церковь. Не знаю, с чего это взбрело ей в голову, наверное, она думает, что тебе интересно посмотреть службу в другой стране. А может, она решила, что в храме я не осмелюсь тебя домогаться.
— Вообще-то, я с удовольствием пошла бы в церковь. Я посещала воскресную школу в детстве, и нам рассказывали о религиозных обрядах разных стран.
— Ну, а вечером мы с тобой просто обязаны отправиться в паб. Моим друзьям не терпится с тобой познакомиться. Мы можем поехать в Хенли. Это чудесный городок, и по пути туда можно увидеть много интересного. Мою «счастливую долину», например.
— Твою счастливую долину?
— Это я ее так называю. На самом деле это просто уголок английской природы, но именно туда я иду, когда мне нужно побыть одному и подумать.
Его глаза снова потемнели. Я ничего не сказала. Он взял мое лицо в ладони.
— Я еще не встречал такой девушки, как ты, Ева. Я чувствую, что мы с тобой могли бы стать друзьями на всю жизнь. Что бы ни случилось.
Я села на траву рядом с моими розами, чтобы записать это. Их аромат будит воспоминания. У «Peace» он сильный, у шиповника — сладкий. Я сижу на теплой траве и пью чай, который приготовила, чтобы лучше вспоминалось. Я закрываю глаза и словно вижу себя сидящей на траве с чашкой чая и Джона рядом. Я вижу себя, загорелую до черноты, с длинными тогда, до талии, золотисто-рыжими волосами, в промокшей от пота блузке и с веснушками на носу. И Джона, стоящего передо мной на коленях, его темные волосы и улыбку в глазах… Я чувствую, как тогда, что на смену страху и отвращению приходит нечто иное. Я чувствую, что слезы готовы хлынуть из глаз, но я так долго их сдерживала, что они научились меня слушаться.
Мы поехали в Хенли, в паб с фантастическим видом на Темзу, где встретились с друзьями Джона. Я помню мужчин в мятых пиджаках и девушек в туфлях на высоких каблуках и с ярким макияжем. Их звали Дженет, Каролина и Лаура, и они не имели ничего общего с плоскогрудыми моделями «Мэри Квант». Многие другие вообще были в джинсах и рубахах, они пили, курили и громко высказывали свое мнение в споре с мужчинами.
