всех других.
— Как ты себя чувствуешь, Кен?
Даже через микрофон, установленный у самых губ, слова мальчика были едва различимы:
— Вы прекрасно знаете, как я себя чувствую.
— Где ты, Кен?
— Я в аппаратной. Робби выключил отопление. Теперь я понимаю, что вы задумали. Вы хотите заморозить меня, как тушу в лавке мясника. Скажите Робби, чтобы он включил отопление, — последовала долгая пауза, но наконец Кен заговорил снова: — Я у входа в туннель. Это похоже на туннель, как будто смотришь в обратный окуляр телескопа: все фигурки такие маленькие… Скажите Робби, пусть включит отопление.
Мак внес коррективы в работу компьютера, и машина долго работала, не произнося ни слова, затем вновь включился усилитель и зазвучал электронный голос.
— Тебе пять лет, Кен. Скажи, как ты себя чувствуешь?
Он долго не отвечал. Потом к моему испугу, хотя я и должен был этого ожидать, — захныкал:
— Мне плохо. Мне не хочется играть.
Мак нажал кнопку сигнала. Открылась дверь, и Янус втолкнул в аппаратную дочь, снова прикрыв дверь за собой. Мак тут же включил на «Хароне» ее позывные, и Ники моментально заснула, не заметив лежащего на столе Кена. Она села на стул и закрыла глаза.
— Ники, скажи Кену, что ты здесь.
Я заметил, как девочка вцепилась в подлокотники.
— Кен болен, — сказала она. — Он плачет. Он не хочет играть.
Голос «Харона» безжалостно настаивал:
— Поговори с Кеном, Ники.
— Кен не хочет разговаривать. Он будет молиться.
Голос Кена, усиленный микрофоном, едва раздавался в динамиках. Он неразборчиво выговаривал слова:
Мы замолчали. Ни Кен, ни Ники не произносили ни слова. Я застыл у пульта управления, готовый по кивку Мака внести поправки в программу. Вдруг девочка забила ногами по полу:
— Не пойду за Кеном в туннель! Там очень темно!
Робби, наблюдавший за больным, поднял глаза:
— Он в коме.
Мак подал мне знак снова включить «Харон-1».
— Иди за Кеном, Ники, — раздался голос.
Девочка не хотела.
— Там темно, — на ее глаза навернулись слезы. Она сгорбилась на стуле, стала извиваться, будто пыталась проползти куда-то. — Я не хочу туда. Он слишком длинный, и Кен не будет меня ждать.
Ребенок задрожал. Я взглянул на Мака, тот взглядом спрашивал Робби.
— Он не выйдет из комы. Это может продолжаться часами.
Мак распорядился подключить кислород. Робби укрепил маску на лице Кена, а шеф перешел к «Харону-3». Засветился экран монитора.
— Беру управление на себя, — кивнул мне Маклин.
Девочка плакала, но машина не давала ей передышки.
— Оставайся с Кеном, — вновь прозвучала команда. — Рассказывай обо всем, что там происходит.
Я надеялся, что Мак знает, что делает. А если в кому впадет ребенок? Сможет ли он вернуть девочку к жизни? Ссутулившись, она сидела, такая же неподвижная, как и Кен, и, казалось, такая же безжизненная. Робби велел укутать ее одеялом и следить за пульсом: удары сердца были слабые, но ровные. Прошел час, но ничего не случилось. Только мерцал экран, на котором постепенно затухали импульсы сознания Кена, передаваемые в машину датчиками. Ребенок молчал.
Долго, очень долго мы ждали, прежде чем, шевельнувшись, девочка изогнулась на стуле, сложив руки на груди и подтянув к себе колени. Голова свесилась на грудь. Я гадал, уж не молится ли она по-детски, как Кен. И вдруг меня осенило: это же была поза плода перед родами. Всякие черты исчезли с лица Ники. Она казалась сморщенной и старой.
— Начинается, — процедил Робби.
Мак поманил меня к пульту, а Робби, склонившись над Кеном, сжимал пальцами его запястье. Сигналы на экране стали прерывистыми и едва различимыми. Внезапно они вспыхнули с новой силой, и в тот же миг Робби произнес:
— Все. Он умер.
Синусоида сигнала оставалась неизменной. Мак отсоединил датчики и вернулся к экрану: монитор показывал ровные всполохи, точно биение пульса.
— Получилось! — воскликнул Мак. — Боже мой, получилось!
Мы втроем стояли у экрана и наблюдали сигнал. Его характер нисколько не менялся, и, казалось, в уверенном движении линий билась сама жизнь.
Не знаю, сколько времени мы простояли у машины: несколько минут или часов. Но вдруг Робби повернулся и спросил:
— А что с ребенком?
Мы совсем забыли о Ники, забыли и о застывшем безжизненном теле, которое только что было Кеном. Девочка лежала в необычной скрюченной позе, склонив голову к коленям. Я направился к пульту «Харона- 1», чтобы включить электронный голос, но Мак сделал мне знак оставаться на месте.
— Прежде чем мы ее разбудим, попробуем задать ей несколько вопросов.
Он подал сигнал очень слабо, чтобы сразу не разбудить ребенка. Голос тут же повторил последнюю команду:
— Оставайся с Кеном. Рассказывай нам обо всем.
Сначала ответа не было. Потом странным неуклюжим движением девочка распрямилась, ее руки свесились точно плети. Она начала раскачиваться взад и вперед, будто следуя ритму синусоиды на экране. Наконец она заговорила, и ее голос был пронзительным и высоким.
— Он просит, чтобы вы его отпустили, вот что он хочет. Дайте уйти… Дайте уйти… Дайте уйти… — не переставая качаться, она стала судорожно хватать воздух ртом, забила руками.
— Мак, буди ее, — потребовал Робби.
Ритм сигнала на экране изменился, стал быстрее. Девочка начала задыхаться. Не дожидаясь команды Мака, я включил голос машины:
— Говорит «Харон». Говорит «Харон». Просыпайся, Ники.
Девочка задрожала, краска сошла с ее лица, дыхание стало нормальным. Она открыла глаза и оглядела нас, как всегда безразлично, потом принялась ковырять в носу.
— Хочу в туалет, — сказала она угрюмо.
Робби вывел ее из комнаты. Частота сигнала, сбившаяся в то время, когда Ники кричала, снова стала размеренной.
— Почему сигнал изменяет ритм? — спросил я.
— Если бы вы не запаниковали и не разбудили Ники, мы, может быть, и узнали бы это, — голос Мака был грубым, совсем необычным.
— Мак, — возразил я, — ребенок мог задохнуться.
