– Подумай про что-нибудь возвышенное.
Василий Степанович выпятил грудь и, поискав тему для высоких мыслей, вспомнил о денежном переводе. Этот сюрприз сильно нарушил его жизнь. Артист уже несколько дней пребывал в опасливом недоумении и раздумывал так глубоко, что во время концерта не заметил бекара в нотах и дул до-диез вместо до, пока дирижёр, исчерпавший все способы сигнализации, не кинул в него палочкой. Тогда трубач придумал для оркестра уважительную причину (запой), жене сказал, будто едет в командировку за новой сурдиной, и отправился на завод.
– Надо в руки тебе что-нибудь техническое дать! – догадался Миша. В темноте шаркнул выдвигаемый ящик стола, загремели железки. Василий Степанович воспользовался моментом и потёр глаза. Случайно он дотронулся до пиджака и отдёрнул руку, обжёгшись. Он заопасался, не подпалить бы одежду.
– Во, штангель! – нашёл фотограф. Он появился из черноты, неся штангенциркуль. Фигура Миши оставалась тёмной, по краю её обвело золотистое сияние. Он сунул инструмент в руки деятелю культуры и вернулся во мрак, сам заслоняя глаза ладонью. Снова завизжали колёсики.
– Мы тут со Ставровым соединили баян с кинопроектором. С каждой нотой связали какой-нибудь цвет. На клавиатуре исполняется музыка, а вместе с экраном получается цветомузыка.
– А, – отозвался артист, чтобы показать: это слово ему знакомо.
– Выше голову... Тогда верхнюю пуговку застегни. Или у тебя её нет? Тогда ниже голову, подбородком закроешь.
Василий Степанович боялся шевельнуться: при движениях одежда обжигала. Коленям стало горячо от брюк. Левую щёку стянул жар.
– Опробуешь нашу машину? А то профессионала не найдём никак.
– А, – утвердительно сказал музыкант. Но уверенности в голосе не было: за баян он брался разве только на свадьбах. Там играют не очень виртуозно.
Вдали, за концом света, хлопнула дверь, кто-то вошёл.
– Сейчас птичка вылетит, – поспешно пообещал Миша. Артист оцепенел. Штангенциркуль он держал перед собой обеими руками, как трубу, точно собирался в него дунуть.
– При полной иллюминации? – насмешливо произнёс вошедший, быстро приближаясь в неразберихе. Фотограф пробормотал что-то смущённо. Он стукнул проэкспонированной фотопластинкой, и светильники, кроме лампочки на штативе, медленно угасли.
Вместо обещанной птички к музыканту устремился высокий мужчина в сером, идеально сидевшем костюме. Ему было, наверно, под сорок. Он лучезарно улыбался и протягивал приезжему руку.
– Здравствуйте, Василий... простите?
– Степанович, – сказал артист, после яркого света слепо глядя на Ставрова, и потёр ладонями обожжённые колени. Инженер решил, что гость вытирает руки перед пожатием, и на всякий случай вежливо тоже посмотрел на свою ладонь.
– Он на баяне может, – подал голос Миша, удаляясь. – Хочет испробовать нашу музыку.
– Весьма обязаны.
Из красных и синих кругов перед артистом выплыла рука в белой манжете, с золотым кольцом. Он потряс её. Ставров подхватил валявшийся поблизости стул и сел, поддёрнув брюки. Он улыбался, но лицо оставалось холодноватым.
– Вообще-то я трубач, – нерешительно сообщил Василий Степанович. – В оркестре.
Но Миша уже нёс в обеих руках, как два ведра, баян и ящик. Следом петлей тащился соединявший их кабель. Не доходя, Миша оставил ящик на полу, а баян опустил на колени музыканту. Василий Степанович подскочил: раскалённые брюки обожгли ноги. Он едва не уронил инструмент. Потом утвердил его на коленях и, раз уж отступать было некуда, постарался как можно более лихо накинуть ремни на плечи. И машинально поставил пальцы туда, где начинается “Когда б имел златые горы...” Но, покосившись на инженера, опустил руку.
– Давай, давай. Что-нибудь для души, – подбодрил Миша.
– Для души? – повторил трубач. Некоторое время он помедлил, как бы сосредотачиваясь, а на самом деле для важности. Затем тряхнул волосами (точнее, в основном залысинами) и вдохновенно заиграл.
По экрану метнулся синий сполох. Простенькая мелодия недружно расширилась, в ней появились украшения. Стенка ящика стала бурой, по ней поплыли рыжие пятна. Исполнитель запустил длинную фиоритуру с пронзительными вскриками. Экран сделался устойчиво серым...
Оркестрант прервал игру и поковырялся в пуговках баяна:
– Не настроено, что ли...
– Возможно, пьеса... не совсем удачная, – возразил Борис Семёнович. – Если позволите, я предложу вам ноты.
Интерпретатор побагровел. Он играл собственный опус.
Ставров вынул из кармана неожиданно затрёпанный блокнот и полистал его. Чтобы скрыть конфуз, неловкий сочинитель свысока осведомился:
– Ваше произведение?
Инженер ответил только удивлённым взглядом и поднял перед Василием Степановичем раскрытую рукопись. Трубач снизошёл до неё и долго читал, непроизвольно надув щёки. Наконец собрался с духом и очертя голову пустился по нотным линейкам и по клапанам.
Этюд начинался едва не одними паузами. На экране они сопровождались чернотой. Затем стало повеселее, темп ускорился. Появились фиолетовые и голубые тона. Пошли хитрые узоры в мелодии, зелёные и жёлтые всплески на экране. После нескольких смеющихся созвучий произведеньице завершилось триолями и оранжево-красным пламенем.
– Ишь! – признал музыкант, отпуская кнопки. – Что это?
Инженер переглянулся с фотографом и спросил:
– Простите, а чьё авторство вы могли бы предположить?
Василий Степанович точно отличал, пожалуй, только Щедрина от Моцарта. Тем не менее он не захотел ударить лицом в грязь и заявил:
– Ранний Прокофьев.
– Да? – вдумчиво произнёс Ставров. – Надо будет проверить... Изящная пьеска, не правда ли? Михаил! Сбегай ко мне, на столе нотная тетрадь, принеси.
Фотограф исчез.
– Поставьте инструмент, Василий Степанович. Я очень и очень рад был увидеть профессиональное исполнение. Что же касается присланного вам вознаграждения...
– Да, – заинтересовался трубач и опустил баян на пол.
– Наш инструмент как бы переводит музыкальные произведения на язык живописи. Разумеется, перевод неполон, машина не рисует картин... Скажите, задача, которую вы опубликовали в областной газете, – ваше единственное шахматное сочинение?
– Задача? – опешил артист. – Не сочинял я задачи...
– То есть... простите? В редакции дали именно ваш адрес.
– Не знаю.
Ставров перестал приятно улыбаться. Помолчав, он сообщил с сожалением:
– Увы, Василий Степанович. В таком случае вознаграждение выплачено неправильно.
Трубач открыл рот. Некоторое время он сидел так, потом забормотал:
– Как неправильно? Что увы?! – Голос его окреп. – При чём тут задача? – Он встал. – Такие деньжищи неправильно?! Я вам дам увы! Ксилофонист! – неизвестно почему обругал Василий Степанович.
– Успокойтесь, – произнёс инженер. – Давайте разберёмся.
– Давайте! – согласился разгорячившийся музыкант. – Разберёмся!
– Садитесь... Сядьте!
Оркестрант с размаху сел.
– Я конструировал универсальный станок, – начал Борис Семёнович. – Никак не вывязывался узел, подающий заготовку после токарной обработки к фрезе. Мне попалась шахматная задача, в которой расположение фигур копирует схему станка. Чёрный король – обрабатываемая деталь. Ферзь, объявляющий мат, – фреза. В задаче предусмотрены кривошипы, то есть кони, и упор – чёрная пешка. Край доски –
