«Разве не естественно ТАКОМУ мужчине иметь нескольких любовниц?» – писала она в своих мемуарах. На допросах в контрразведке она не сказала ничего и о других своих догадках, гораздо менее безобидных, а Зорге в это время просил прокурора оставить Ханако в покое: «Она со временем выйдет замуж за школьного учителя. Прошу вас, не вмешивайте ее в это дело».
Ей не нужен был школьный учитель. После войны Ханако Исии два года осаждала тюрьму Сугамо, добиваясь разрешения найти и похоронить прах Зорге по-человечески. Ее презирали и над ней издевались, но в конце концов уступили. Из общей могилы неопознанных трупов она достала крупный череп с золотыми коронками и кости ног, одну короче другой (память о ранении в Первую мировую), с засевшими в них осколками. Из коронок Ханако сделала себе кольцо и носила его всю жизнь. Она просила Зорге жениться на ней, хотела от него ребенка. Получила только кольцо. Наверное, когда она умерла (совсем недавно – на рубеже столетий), кольцо сожгли вместе с ней.
Только тот, кто представляет реалии японского быта, может понять, как смеялись (а это страшное слово в Японии!) над ней соседи и издевались сослуживцы. Ее и сейчас слегка презирают. В любой книжке о Зорге Ханако Исии посвящено несколько строк: «японская подружка», «певичка из ресторана Кетеля», в лучшем случае – «гражданская жена Зорге». А ей было плевать – на этих авторов, ни один из которых не рылся в истлевших трупах тюремного рва, на американцев, на немцев, на Сталина, который отказался признать, что Зорге вообще существовал, на Хрущева, который перед отставкой вспомнил о покойном, на Брежнева, при котором имя Зорге стало «священной коровой», на молодых русских шпионов, каждое 7 ноября стройными колоннами порезидентурно отправляющихся на кладбище к Зорге, – на всех плевать. Она знала, что он был просто большим усталым человеком, которому было известно, что впереди ничего нет. А рядом только она – Ханако.
У каждого из нас может быть свой Зорге. Но настоящий был только у нее – потому что любила.
Снова топография
Еще совсем недавно, если идти по Харуми-дори от главного перекрестка Гиндзы – где высятся универмаги «Мицукоси» и «Вако», здание Санай-биру, известное в народе как «стакан», – в сторону центра и повернуть налево на Намики-дори, то через пару сотен метров, еще до первого перекрестка, по левой стороне можно было найти этот дом. Дом как дом, ничего необычного. На первом этаже большое, до пола, окно, рядом дверь, над ними крупные буквы KETEL. И металлическая мемориальная доска с портретом красивого пожилого европейца.
Этот европеец – Гельмут Кетель, основатель заведения, называвшегося перед войной «Золото Рейна». В начале прошлого века он жил в Китае, в городе Циндао, который с 1897 года был арендован Германией (поэтому китайское пиво «Циндао» можно пить смело – похоже на немецкое!). С началом мировой войны в 1914 году японцы осадили и после упорных боев захватили город, пленив гарнизон крепости и интернировав гражданских лиц. Кетель перебрался в Японию и осел там. В 1930 году он основал ресторан на Гиндзе, на этом месте, но в другом здании, которое было разрушено в войну.
Немцев, да и вообще белых гайдзинов в тогдашнем Токио было куда меньше, чем сейчас. Немецких «бирштубе» (пивных) не имелось вовсе, а только японские подделки под них. Кетель, бывший уже в летах, а потому известный как «папаша Кетель», решил создать самую что ни на есть настоящую «бирштубе» с немецким пивом и немецкими сосисками. С разливным пивом были проблемы, зато ассортимент бутылочного впечатлял. Официанток-японок он одел в традиционные немецкие костюмы.
Правила у «папаши Кетеля» были весьма занятные. Жалованья официанткам он не платил и даже, по некоторым сведениям, заставлял их выкупать «спецодежду» – те самые немецкие платья. Зато оставлял им все чаевые. Вот уж поистине – «как поработал – так и заработал». Заведение, несмотря на немалые цены, процветало. В первую очередь за счет немцев, которых по мере развития сотрудничества между Третьим рейхом и Страной восходящего солнца здесь становилось все больше. Гайдзины были щедрыми и дарили своим вниманием молодых японок, поэтому от нехватки персонала хозяин не страдал.
Самым знаменитым посетителем ресторана «Рейнгольд» оказался Рихард Зорге, который заслуживает мемориальной доски на Гиндзе не меньше, чем «папаша». От одиннадцати лет (включая три года заключения) его жизни в Токио связанных с ним «памятных мест» почти не осталось. Ни старого здания германского посольства, где протекала его легальная и нелегальная деятельность, ни дома на Отафуку- дзака, где он жил, ни построенного Франком Ллойдом Райтом «Империал-отеля», в баре которого он глушил виски, ни тюрьмы Сугамо, в которой он сидел и был казнен. Разве что здание парламента, где Зорге как журналист не мог не бывать, еще стоит…
С «Кетелем» меня познакомил и рассказал его историю Василий Молодяков. Когда-то он тоже подрабатывал в Токио гидом, но в соответствии с образованием и склонностями придавал своим экскурсиям историко-политический уклон. Заканчивались они обычно на Гиндзе, в «Кетеле», где за бутылкой доброго «Варштайнера» или «Шнайдервайса» доктор Молодяков рассказывал историю этого заведения и его посетителей. В том числе и послевоенных: оказывается, это было одно из любимых мест встреч беглого майора КГБ Левченко с его высокопоставленными японскими «информаторами». Статус заведения позволял пригласить туда, скажем, заместителя главного редактора газеты «Асахи» (а это немалая величина) и за бутылкой-другой пива мягко предложить ему продать родину.
Мы с Василием полюбили «Кетель», хотя ходить туда часто было не по карману. Водили своих друзей и подруг, коллег, потом туристов, включая веселую компанию болельщиков во время чемпионата мира по футболу в 2002 году. Про Зорге в заведении уже никто не помнил, а может, не хотел вспоминать – имя-то в Японии известное! В зале всегда сидел полный пожилой немец, хотя весь персонал был японский. Хозяин? Не спросили. А теперь уже негде и некого.
Густое пиво с трудом стекало по стенкам бутылки, и для его скорейшего попадания в стаканы здесь был разработан целый ритуал. Официантка быстро и ловко перекатывала опрокинутую бутылку в ладонях, и пенящаяся жидкость под воздействием каких-то хитрых физических законов красиво «скручивалась» в высокий бокал. Вкупе со своеобразной обстановкой, нарядом официанток и знанием истории места это производило неизгладимое впечатление.
Финальным аккордом каждого посещения «Кетеля» был расчет в кассе. Никаких калькуляторов и, боже упаси, кассовых аппаратов. Неторопливая, но сноровистая пожилая японка вручную заполняла счет, подсчитывая сумму на соробане – старинных японских счетах. Не удивлюсь, если Зорге лез в свой кошелек под звук этих же самых костяшек.
Летом 2005 года «Кетель» закрыли, а мемориальную доску сняли. Ни «тетушку-кассира», ни японских официанток в немецких платьях, «раскатывающих» «Шнайдер вайс», мы так и не удосужились сфотографировать. Тогда нам казалось, что «Кетель» вечен и все еще успеется. Мы ошиблись, и на память осталась только пара любительских снимков, сделанных во время очередного туристического визита, да завалявшийся в бумажнике счет – за посещение «самого шпионского бара Токио». А жаль – было бы любопытно.
Островной вуайеризм
Теория
«Во время пожара в гараже на станции Мидзоногути в городе Кавасаки пострадали два человека: Ямала Кеко-сан, 73 лет, и Танака Юрико-сан, 69 лет, живущие в доме напротив горевшего гаража, вышли на свои балконы и, желая увидеть все получше, перевалились через перила». Из новостей японского телевидения, март 2003 года.
О том, что японцы любопытны, любопытны чертовски, как дети, хотя и тщательно это скрывают, я уже упоминал. Это не новость, и об этой черте их характера знает каждый, кто с ними общался. Возможно, и нет в мире другого такого народа, чьи представители столь ярко и, если позволяет обстановка, непосредственно реагируют на все новое, что входит в их жизнь. Но, наверное, мое отношение к этой особенности японского менталитета ограничилось бы таким же любопытством, если бы на нее не обратил мое внимание профессор А.А. Долин, давно ее подметивший и сам записавший о ней массу интересных наблюдений. Позже, уже в России, на одной научной конференции покойный ныне японовед В.Н. Еремин высказал мысль о том, что «японцы веками с завистью смотрели на материк» и эта зависть стала одним из движущих мотивов для знаменитого японского заимствования. Меня его тезис задел и заставил глубже и серьезнее поразмышлять над теорией о японском любопытстве.
Для тех, кто забыл, напомню, что Япония – гомогенное государство, практически не знающее внешних этнических вливаний. 98% ее населения – японцы, и это очень важный показатель. Во всяком случае,
