Я очень испугалась – как обидно, что именно сегодня я так плохо выгляжу, но вовремя сообразила, что забыла смыть с лица омолаживающую голубую глину. Но мне простительно, я кандидат наук, а ученые вообще люди рассеянные. У нас в университете одна доцент пришла на лекцию без юбки. В аудитории сняла пальто, бросила его на первую парту и случайно взглянула вниз… Смотрит – а юбки нет! Ей повезло, что колготки надела не рваные, а ведь всякое бывает, потом стыда не оберешься…
Я полюбовалась на себя в витрине. Хорошенькая, глаз не отвести, – длинное черное пальто, из-под него джинсы, не видно, что старые, а из-под джинсов супермодные ботинки с носами!
Бродили по мраморному зданию, кое-что гламурно, что-то пафосно и все конкретно дорого. По-моему, в галерее дорогих бутиков должно быть уютно и обаятельно, и еще должно продаваться множество мелких, изящных и недорогих вещичек – шарфы, платочки, штучки всякие. А этот наш «Пассаж» похож на мраморный сортир в пятизвездочном отеле – красиво и впечатляет, но если не хочешь писать, совершенно нечего делать.
Мурка планировала зайти в «Эскаду», но струсила. Уверяла, что все нормальные люди опасаются заходить в дорогие магазины.
– Неужели тебе не страшно? Продавщицы же подозревают, что ты тут ничего не купишь.
– Зачем мне думать об этом? Они сами тоже не купят, а я к тому же не продавщица, – рассеянно ответила я и увидела у стойки с вешалками Алену. А на вешалках ВСЕ ТАКОЕ КРАСИВОЕ, в кружевах, стразах и бусинках!
Я потрогала розовый пиджак с перьями как у павлина.
– Пиджачок «Унгаро», первая линия, – с гордостью сказала продавщица, – цена две тысячи долларов. (Что такое «первая линия», самое лучшее?)
Неужели кто-нибудь сможет прикинуть на себя это оперение, не чувствуя себя павлином? Приличный человек должен быть всегда со вкусом одет в джинсы (лучше старые) и черный свитер.
– А у нас на этот пиджачок распродажа, – продолжала продавщица. – Уценка – восемьдесят процентов!
Ага! Мне повезло! Распродажа! Немедленно приобрету себе этот розовый хвост! Задыхаясь от возбуждения, я прошептала Алене:
– А что… всего двести долларов? Я не поверила своему счастью! Двести долларов по сравнению с двумя тысячами – это просто подарок! К тому же, розовое оперение так красиво и очень мне пойдет, не то что старые джинсы и черный свитер!
Я разволновалась и совсем забыла, что у меня нет двухсот долларов на немедленную покупку:
– Мне совершенно необходим этот пиджачок! Где я еще достану «Унгароперваялиниязадвестидолларов», сама подумай!
Алена с Мурой хором кричали мне гадости – нетактично с их стороны.
– Ты в этом розовом хвосте как сумасшедший фазан! Куда ты его оденешь? (Мура)
– Всюду, всюду!… И не оденешь, а наденешь, сколько раз говорить! Сегодня надену, в клуб «Тадж- Махал»!
– Этот розовый хвост тебе мал! (Алена)
От обиды забыла, что нахожусь в бутике, схватила Алену за плечо и немного потрепала.
Но оказалось, что дралась зря, это розовое оперение на меня не налезло, то есть почти налезло, особенно если втянуть живот и не просовывать руки в рукава.
…Из-за Мурки с Аленой у меня никогда-никогда не будет розового хвоста «Унгароперваялиниязадвестидоларов»… А так было бы хорошо – с 80%-й скидкой…
Дальше экскурсия пошла кое-как. Мурка запала на вельветовый костюмчик с оборочками, украдкой гладила костюмчик по юбке и себя к нему пристраивала. Алена злилась и совсем как в прежние добогатые времена каждую минуту обиженно повторяла, что здесь все очень дорого.
Мы выпили кофе с очень вкусными пирожками в кафе «Аврора» (я съела два и откусила у Алены, Алена тоже съела два, откусила у меня и у Мурки), расстались с Аленой, и тут я заметила, что Мурка дуется и даже чуть не плачет.
– Скажи мне, для кого все это?
Не сразу догадалась, что Мурка имеет в виду… Хм, часовой пробег по роскошной жизни не пошел
Муре на пользу. Спросила, как пятилетний ребенок: кто же она, Мура, на фоне бутиков, – очень бедная или просто бедная?
У меня еще оставалась пара часов до встречи с Романом, и я быстренько объяснила ребенку, что Армани, Версаче, Эскада, Соня Рикель – очень красиво, но предназначено для такого тоненького слоя людей, что его и не видно. А большинство людей, в России и в других странах, одеваются в нормальных магазинах, ездят на недорогих машинах и раз в год веселятся в Диснейлэнде либо на даче во Мшинской. Это и есть мы с Мурой – средний класс, надежда и опора общества.
– Вот только не начинай мне сейчас читать лекцию про новых русских, которые хотят светлого будущего, – скандальным тоном ответила Мура, – я хочу себе позволить конкретно этот вельветовый костюмчик с оборочками, и все! Ну ладно я, но почему ты не могла купить этот перьевой пиджачок? Тебе-то уж точно полагается все самое лучшее!
– Мура, это уже философский вопрос – почему один рождается принцем, а другой нищим, и всем неплохо живется независимо от дохода…
Я не особенно сердилась на Муру. Считаю, каждый человек в ее возрасте имеет право однажды удивиться – почему ВЕСЬ МИР не для меня?! Но только один раз.
Отравленная стразами и бусинками из бутиков Мура принялась меня воспитывать.
– Тебе тридцать семь лет…
– Мне тридцать шесть!…
– Скоро будет тридцать семь. А ты даже не умеешь ходить на каблуках. Если завтра вдруг прием, тебе не в чем пойти, у тебя нет ни туфель, ни вечернего платья. Только кислотные ботинки для умственно отсталых, джинсы и черный свитер.
Какой еще прием? Хотя… вдруг?!!
Мурка права, я не состоялась как женщина. Косметики у меня тоже нет, только одна помада, которую мне отдала Ирка-хомяк. Помада была ей не к чему, потому что Ирка покрасила губы в малиновый цвет на три года вперед (называется перманентный макияж, делается иголочками, больно). Ирка-хомяк совсем не жадная, но ей будет приятно получить от меня через три года свою помаду нетронутой.
– Мура? У нас с тобой еще знаешь чего нет? – сказала я очень трагически. – Хорька у нас с тобой нет, Мура, совершенно нет хорька…
Сейчас стало модно держать хорьков. Петр Иваныч подарил Ирке хорька на прошлый Новый Год. Хорек прогрыз у Ирки все, что мог, – сначала пытался свить гнездо в шкафу, потом в пружинах дивана. Пробурившись в диван, убеждался, что опять попал не туда, и бурился в следующее место.
Я спросила Муру, как она обычно чувствует себя в Эрмитаже, ничего? Не начинает ли немедленно мечтать – хорошо бы спать на таких диванах, есть с такой посуды… Сама я всегда немножко хочу жить в Зимнем дворце, особенно я мечтаю жить в Малахитовом зале…
Мы сидели на скамейке в Катькином саду, я курила и думала ни о чем, а Мура сама с собой обсуждала, кто из наших знакомых бедный, кто богатый. И вдруг ущипнула меня и говорит:
– Эй, я поняла! Бедность и богатость – это не сколько денег у человека, а просто они даны человеку навсегда, как цвет глаз. Если у меня нет вельветового костюмчика, но я его и не хочу, – значит, я не бедная. А если у меня есть костюмчик, а я комплексую и хочу еще один, значит, я бедная. Получается, что человек бедный не потому, что он у него мало денег, а потому что он бедный! И мы с тобой, мамочка, не бедные, нет!
Думаю, моя Мура вывела новый закон природы. Одна наша американская приятельница всегда
