Дрожащими пальцами Левчик разорвал конверт.
На землю выпали цветные открытки — вид какого-то старинного замка. И еще одна — поменьше. На оборотной стороне этой открытки было написано:
Ленчик перевернул открытку и… сердце его остановилось. С цветной фотографии, обнявшись, улыбались ему… две девчонки!..
Если бы ему сейчас прямо на голову упал с неба марсианин, — Ленчик не был бы так поражен. Гудрун девчонка!.. Это было невероятно. Этого не могло быть! Эрика же писала: «Мой друг Гудрун», «Тот, что живет в соседстве…» И вдруг Ленчик вспомнил: «Только один неприятность…» Да это ж она просто… просто сделала ошибку. Еще плохо знает язык — путает падежи и роды. А он-то, олух: «У нас тоже девчонки вредные, и мы с ними воюем. С ними иначе нельзя…» Вот тебе и «один неприятность»!.. Ох уж смеялись, наверное…
Из подъезда вышла улыбающаяся почтальонша.
— Ну что — дождался? Приятно получать письма, правда? О, да еще и от девчат! — она глянула на фотографию, которую он не успел спрятать, и подмигнула ему.
Лучше бы она ударила его своей сумкой по голове!
«Дождался»! Вот уж точно, дождался! Только чего?
Ой! Что ж теперь будет!
Эрика и Гудрун, конечно же, написали Наде Травянко, а та теперь раззвонит по всей школе… И… «У нас тоже девчонки вредные…» Ну дадут теперь ему эти девчонки! Задразнят, засмеют — жить не захочешь!.. Хоть на край света беги!
На следующий день Ленчик в школу не пошел.
С утра заохал, застонал и сказал маме, что очень болит голова и горло. Мама, конечно, с тревогой ощупала его лоб и, хотя температуры не обнаружила, сказала, чтоб сидел дома.
До полдня Ленчик пролежал на тахте, перебирая и разглядывая марки. Для новых семи марок он отвел отдельную страницу кляссера. Что бы там ни было — не выбрасывать же их!
Лежал, рассматривая марки, и думал.
А эти Эрика и Гудрун, видно, ехидные девчонки. Ни слова ему не написали, только послали фотографию. Мол, смотри, дурачок, и будь умнее. Догадайся сам, в какую лужу ты сел со своим письмом! Марок ему, видишь ли, захотелось! Барахольщик! Так вот тебе эти марки, клей их себе хоть на нос! Но за эти марки ты еще поплатишься! Слезами умоешься!
И так Ленчику стало худо, так худо, что показалось, будто он и вправду, заболел. И голова вроде бы заболела и горло… И температура как будто стала подниматься.
А дома — никого. Мать с отцом на работе, придут только вечером.
Ленчик почувствовал себя таким одиноким и несчастным, и так ему стало жаль себя, что он… заплакал.
И в это время в дверь открылась. Ленчик вскинулся: «Это ты, мама?» Когда он болел, мама иногда отпрашивалась с работы и приходила сразу после обеда.
Ленчик быстренько вытер слезы и побежал отворять.
Открыл дверь и… оцепенел.
На площадке с портфелями в руках стояли Таня Верба, Тося Рябошапка, Люба Присяжнюк и Надя Травянко.
— Ты что? Захворал?
— Почему тебя не было в школе?
— Мы принесли тебе уроки.
— И пришли проведать. Я получила письмо от Эрики.
Ленчик съежился, втянул голову в плечи и попятился.
— Ой, девочки, он на самом деле больной! — сказала Тося Рябошапка. — Смотрите, какой бледный!
— И… и заплаканный! Смотрите! — вскрикнула Люба Присяжнюк.
— Ой, что у тебя болит? — заохала Таня Верба.
— Ему нужно немедленно лечь! — воскликнула Надя Травянко.
И не успел Ленчик опомниться, как девчонки подхватили его под руки, потащили к тахте и силой уложили.
«Ну, сейчас начнется!» — с отчаянием подумал Ленчик и закрыл глаза — он не хотел видеть их торжествующих лиц.
На какой-то миг девчонки притихли. А потом…
— Ой, — прошептала Тося Рябошапка. — Смотрите, как ему плохо!
— Кажется, потерял сознание! — ужаснулась Таня Верба.
— Бедняга! — прошептала Люба Присяжнюк. — Видите, какой он впечатлительный. А мы…
— А мы, — вздохнула Надя Травянко, — мы же всегда считали, что он противный… А он взял и помирил Эрику и Гудрун.
Ленчик приоткрыл один глаз — смеются или нет? Но девчонки и не думают смеяться. Лица их были серьезны и озабоченны.
— Так ведь и пишут, — снова вздохнула Надя Травянко. — «Нас помирил ваш хороший товарищ, Леонид Монькин. Передайте ему много спасибо!» И что он там такое написал?..
И вдруг Ленчик все понял. И совсем открыл глаза. Ну конечно! Ведь он же написал Гудрун, что Эрика мучается, и Гудрун стало совестно, и она первая побежала мириться (ведь это же так важно, чтоб кто- нибудь сделал первый шаг!). Ну конечно же, сам того не желая, он помог им помириться. И никто над ним теперь не будет смеяться и ехидничать.
Горячая волна нежданной радости внезапно охватывает Ленчика, и он не может сдержать улыбку. Девчонки смотрят на него и тоже открыто и радостно улыбаются.
И тут ему вдруг приходит на ум, что радость — женского рода… И дружба, между прочим, тоже…
Но мир все-таки мужского…
Однако хотя доброта — тоже женского рода, это совсем не значит, что мужской род начисто ее лишен.
Вон за последней партой в левом ряду у стенки сидит малый. Он будто из другого класса, старше всех и выше ростом. Это…
Фигура
Когда он первый раз вошел в класс, Игорь Дмитруха всплеснул руками и закричал:
— Ух ты! Фигура!
И это прозвище сразу прилипло к нему.
Он был выше всех в классе на целую голову, а то и на две, с длинным смешным носом и длинными руками, которые торчали из коротких рукавов. Угловатый и нескладный, он ходил, шаркая полусогнутыми ногами, а правой рукой махал и загребал назад, будто бил себя по невидимому хвосту.
Звали его Юра Хитрюк.
Он учился уже в пятом, но целый год проболел и даже лежал в больнице. Он жил во Львове, а после болезни переехал в Киев.
Фигура был добродушный, незлобивый и мягкий. Игорь Дмитруха распознал это сразу. Имея на всякий случай за спиной своих «адъютантов» — Лесика Спасокукоцкого и Стасика Кукуевицкого, он подошел к новичку, который молча занял свободное место на последней парте в левом ряду, и с ехидной вежливостью
