зачем он, такой зеленый, сорвался с ветки. На его месте Векшина бы еще повисела. Она вспомнила, что скоро листья пожелтеют, начнут падать один за другим, пружинить под ногами. Можно будет прыгнуть на них с третьего этажа и не разбиться.
— Три года… Пять лет, — парил над ней пророческий голос Родыгина. — Повлекшее тяжкие последствия… Десять лет…
Неслышно ступая по опавшим листьям, папа шел навстречу от тюремной ограды. Вот он заметил коляску, спрашивает: “Мальчик или девочка?” — “Агния, внучка”, — отвечает Векшина, и они с папой, обнявшись, тихо плачут от счастья.
В учительской готовилось чаепитие, Надежду Степановну командировали в соседний “Гастроном” за тортом. Денежной кассой заведовал физик Владимир Львович, с которым у нее намечался легкий служебный роман. Она с удовольствием отправилась к нему за деньгами.
На столе у него в лаборантской сверкала батарея поллитровых банок с купами ядовито-синих кристаллов. Девятиклассники выращивали их на каникулах из раствора медного купороса. Эти кристаллы всегда появлялись тут в сентябре как последний привет уходящего лета. Своим феерическим видом они примиряли Надежду Степановну с мыслью о том, что рубин в ее серебряном колечке не вырублен из горных жил, а тоже рожден в какой-то стеклянной емкости.
Была надежда, что Владимир Львович захочет вместе с ней пойти за тортом, но он не захотел. Взяв деньги, она снова вышла в коридор. Шел шестой урок, всюду царил вольный дух междусменки. Дети сидели на подоконниках, хотя это было строжайше запрещено вывешенными на всех этажах “Правилами для учащихся”, и при ее появлении не спешили спрыгивать на пол. Знали, что сгонять их она не будет. “Вы хотите быть добренькой за мой счет”, — говорила ей Котова, завуч по воспитательной работе. Когда Котова проходила по коридору, подоконники мгновенно пустели, но за ее спиной на них вновь торжествующе плюхались ребячьи попки. Надежда Степановна не видела в этой строгости большого смысла. Сидели еще в гимназические времена и всегда будут сидеть, сколько их ни гоняй. “Да, — соглашалась Котова, — но должны сидеть и бояться”.
На первом этаже Надежда Степановна подошла к двери своего класса, прислушалась. За дверью царила могильная тишина, как во время контрольной работы за полугодие. Стало обидно, что Родыгин с такой легкостью добился успеха. Она приоткрыла дверь и заглянула в щелочку. Векшина теребила свой ключик, вид у нее был какой-то пришибленный. Угрызаясь, что полезла к ней со своей демагогией, Надежда Степановна поймала ее взгляд, потом чмокнула себя в ладошку, сложила ее лодочкой, поднесла к губам и дунула. Пушистое облачко воздушного поцелуя поплыло в сторону Векшиной, но не доплыло. Веселый мальчик, всю первую половину беседы просидевший под столом, подстрелил его из трубочки комком жеваной бумаги.
Надежда Степановна этого не видела, она уже вышла на улицу. Родыгин услышал знакомый звук и понял его происхождение, но решил не прерываться.
— В нашей стране, — говорил он, — пьянство за рулем сурово карается законом. Очень сурово, но все же не так, как в некоторых зарубежных странах. Есть, ребята, на земном шаре такие государства, где пьяниц-водителей сразу приговаривают к смертной казни.
— Так им и надо, алкашам, — сказала рано развившаяся толстая девочка с пятнами зеленки на подбородке.
— Тебя как зовут? — спросил у нее Родыгин.
— Вера.
— Ребята, все согласны с Верой?
Филимонов поднял руку.
— Давай, — обрадовался Родыгин, — выскажи свое мнение.
— Можно выйти? — спросил Филимонов.
— Я-то думал, ты хочешь ответить на мой вопрос…
— Меня тошнит, — сказал Филимонов.
Родыгин обвел класс испытующим взглядом, пытаясь понять, врет он или говорит правду, но ничего не понял.
— Что с тобой делать! Иди.
Филимонов вышел в коридор и направился к туалету, но через два шага понял, что дойти туда не успеет. Томатный сок, выпитый весной в магазине “Дары природы”, колом стоял в горле. Он повернул обратно, выбежал на крыльцо, заскочил за угол, и здесь его вырвало.
Рядом у тротуара была разрыта земля, рабочие укладывали в траншею обернутые войлоком трубы. Филимонов сел на ступеньку крыльца и, как учила мама, стал глубоко дышать носом. Пахло электричеством.
Надежда Степановна тоже почувствовала этот разлитый в воздухе тревожный запах, но в ее памяти для него не нашлось подходящего имени. Торопясь, чтобы успеть до перерыва, она перебежала улицу в неположенном месте и все-таки опоздала. “Гастроном” уже закрывался на обед, вход загораживала мрачная тетка в белом халате. Унижаться перед ней не хотелось. В поисках чего-нибудь, способного заменить торт, Надежда Степановна направилась к маленькому импровизированному рыночку около трамвайной остановки. Десятка полтора старушек в два ряда сидели на перевернутых магазинных ящиках, перед ними пестрели разноцветные бидоны с ягодами и райскими яблочками, в бутылках торчали астры и гладиолусы, на расстеленных газетах жалкими кучками лежали вялые осенние грибы. Одна бабка торговала мухоморами. Они предназначались или гурманам, имеющим терпение варить их в семи водах, или язвенникам, утратившим веру в патентованные аптечные средства.
Надежда Степановна прошла рыночек насквозь, и перед крайней старушкой увидела облупленную эмалированную кастрюльку, доверху наполненную мелкими, буровато-черными ягодами. Она даже не сразу поняла, что это черемуха. Торговать ею можно было только от полной безнадежности.
Мухоморы, и те выглядели здесь уместнее. Черемуха давно не считалась за ягоду, последний пирожок, для которого она служила начинкой, Надежда Степановна съела лет двадцать назад. А какие были пирожки! Легкий хруст дробленых косточек, мраморные прожилки на корочке, душистая фиолетовая мякоть внутри.
— Почем? — спросила она.
— Полтинник стакан.
Надежда Степановна достала из кошелька рубль.
— Один, пожалуйста.
— Бери уж два, сдачи нет, — сказала старушка, вынимая из крошечного запавшего рта, похожего на рот постаревшей куклы, несоразмерно громадную папиросу.
В последнее время Надежда Степановна все чаще задумывалась о собственной старости. Семьи у нее не будет, это ясно, и родить ребенка без мужа она скорее всего не решится. После выхода на пенсию идеальным вариантом для нее было бы зиму жить в городе, а лето проводить в учительском пансионате. Такой пансионат для заслуженных работников просвещения существовал на севере области, в старинном райцентре, где позапрошлым летом Надежда Степановна была с ребятами на экскурсии. В тени Спасо- Георгиевского собора приютился двухэтажный купеческий особняк с эркером, со стеклянными горбами парников на крыше. Когда-то он принадлежал владельцу здешней фаянсовой фабрики, меценату и сумасброду. На чердаке у него был устроен бассейн, в нем плавали и питались свежей рыбой из Колвы два нильских крокодила. Как рассказывали местные жители, один из них тихо умер в революцию от голода, другой был застрелен во время кулацкого мятежа, в котором активно участвовали не жаловавшие заморских тварей кержаки-старообрядцы. Первого закопали в огороде, чучело второго легло в основу коллекции районного краеведческого музея, но там ему не суждено было обрести покой даже после смерти. Как всякое бессловесное создание жил он вне истории, зато своей гибелью сумел вписаться в контекст эпохи, отразить своеобразие исторического момента. Поэтому на протяжении полувека его постоянно перетаскивали из отдела истории края в отдел природы и обратно.
Все эти годы бассейн пустовал, в него сваливали всякий хлам, через выбитые ячейки заметало снег и семена полыни, но не так давно дыры залатали, натаскали земли, и теперь там была оранжерея. Цветы, а
