женщине он невольно отметил, с какой грацией она балансирует на шатких мостках, перекинутых через вырытую возле крыльца траншею. Сзади это выглядело особенно впечатляюще, Владимир Львович пожалел, что отказался пойти за тортом вместе с ней. Он запер лаборантсткую и мимо учительской, где уже начали пить чай без торта, спустился вниз, чтобы встретить Надежду Степановну на крыльце.
На улице порывами дул предгрозовой ветер, пахло тем электричеством, какого никогда не добудешь в лабораторных условиях. За углом школы трое работяг распивали поллитровку из единственного складного стаканчика.
— Что празднуем, мужички? — фальшивым басом осведомился Владимир Львович.
— День Парижской Богоматери, — ответили ему неприветливо.
Владимир Львович подумал, что они, наверное, из тех, кто на ветровое стекло своих грузовиков вешает фотографию Сталина.
Он отошел от них подальше, минут пять потоптался на ступенях, чувствуя, как остывает в нем жар мимолетного соблазна, потом отправился в учительскую пить чай. По дороге завернул в туалет и увидел сидящего на подоконнике Филимонова.
— Ты чего здесь? Кончилась беседа? — спросил Владимир Львович, становясь к писсуару.
— Меня тошнило, — гордо ответил Филимонов.
Это был пароль, открывающий все пути, гарантирующий сочувствие и содействие взрослых, но Владимир Львович отнесся к нему без должного почтения. Он молча ушел, Филимонов снова остался один в туалете.
Сидя на подоконнике, он смотрел в грозовое небо. Оно лежало над городом, как пальто. Иногда, вспарывая подкладку, по нему скользили белые ножницы молний.
Окно выходило на улицу. У светофора, вскидывая багажники, с пронзительным визгом замирали машины. Водители озабоченно смотрели на дорогу, они знали, что сейчас хлынет дождь, на мокром асфальте увеличится длина тормозного пути.
Загорелся зеленый, в потоке автомобилей Филимонов увидел машину “Скорой помощи” и тут же, зажав левую руку в кулак, загадал желание. Этот способ он знал от Векшиной. Сегодня в буфете она его научила, что, если на улице увидишь “Скорую помощь”, нужно зажать кулак и не разжимать его, пока мимо не пройдут три человека в очках. Тогда кулак следует быстро разжать, произнести желание вслух, и оно исполнится.
Филимонов загадал, чтобы этого лектора из ГАИ убило молнией.
Почти сразу после этого по тротуару под окном прошел один очкарик, через минуту — второй, но третий не появлялся. Прохожих становилось все меньше. Пальцы, сведенные в кулак, вспотели и начали затекать.
Внезапно в коридоре раздались уверенные шаги. Они приблизились и замерли у входа в туалет. Еще через секунду дверь распахнулась, ударившись ручкой о стену, но никто не вошел. Наступила тишина, затем знакомый женский голос приказал:
— А ну, выходите!
Это была завуч Котова, которой боялись все, даже Надежда Степановна. Филимонов затаился. Он только что неожиданно нашел у себя в кармане и съел конфету “мятный горошек”, Котова могла подумать, будто он съел ее специально, чтобы от него не пахло табаком. Он несколько раз сглотнул остатки пересыхающей от волнения слюны, тихо подышал, проветривая рот. Выходить было страшно.
Никто не вышел, и Котова вошла сама. Она имела славу единственной женщины в школе, кто смело может войти в полный старшеклассников мужской туалет, когда оттуда тянет дымом. Другие учительницы в таких случаях звали физрука или военрука.
Сейчас в туалете было пусто, дымом если и пахло, то застарелым. Пятиклассник Филимонов одиноко стоял у окна.
— Почему здесь? Почему не на беседе? — спросила Котова, доставая из футляра очки, чтобы проверить, нет ли на стенах порнографических рисунков и надписей.
Филимонов объяснил, как уже привык объяснять. Он смотрел на нее в надежде, что она сейчас наденет очки и станет третьей по счету.
— А что у тебя в руке? — заинтересовалась Котова.
— Ничего, — ответил Филимонов одними губами.
— Неправда. Я вижу, в кулаке у тебя что-то есть. Это сигарета?
— Нет.
— А что?
— Ничего.
— Покажи, — потребовала она и, наконец, сделала то, чего от нее ждал Филимонов.
В тот же момент, резко растопырив пальцы левой руки, он прошептал свое желание. Котова увидела пустую ладошку, но слов не расслышала. Все заглушил раскат грома.
С теми, кто пьяным садился за руль, в Сингапуре поступали следующим образом: их сажали в тюрьму на пятнадцать суток. Для доходчивости Родыгин назвал эту цифру, хотя понятия не имел, какой срок заключения предусмотрен соответствующей статьей сингапурского уголовного кодекса. В журнале “За рулем” об этом не говорилось. Никакой особой оригинальности тут не было, если бы не одна пикантная деталь: таких водителей сажали в тюрьму вместе с женами.
— А дети как же? — спросила прозрачная девочка за вторым столом.
— Детей забирают бабушки и дедушки, — нашелся Родыгин.
— А если они уже умерли?
— Значит, какие-то другие родственники временно переезжают к ним домой или берут детей к себе.
— А если никого нет?
— Тогда их на полмесяца сдают в детский дом.
— И заставлят надевать все детдомовское? Или разрешают ходить в своем? — спросила соседка Векшиной.
— Разрешают, — успокоил ее Родыгин.
— Это только у нас всех стригут под одну гребенку, — саркастически сказал мальчик с еврейскими ушами.
— Помолчи, — велел ему Родыгин.
Он опять посмотрел на пустой стул Филимонова и продолжил:
— Когда муж пьет, в этом часто виновата жена. Именно женщина создает такую семейную атмосферу, в которой мужчина или тянется к спиртному, или нет. Значит, жена должна отвечать перед обществом за своего мужа. Так считают в Сингапуре. А вы как считаете?
На своих беседах он всегда ставил перед детьми проблемные ситуации, обучал, воспитывая, и воспитывал, обучая, как делают лучшие учителя-методисты.
— Ну? — спросил Родыгин с провоцирующей улыбкой. — Правильно ли сажать в тюрьму жен вместе с мужьями?
Грудастая Вера сказала, что правильно, муж и жена — одна сатана. Остальные девочки настороженно молчали. Один мальчик возразил Вере, сказав, что в Сингапуре поступают неправильно, но не сумел объяснить, почему он так думает. Другой мальчик пришел ему на помощь и объяснил: с женой этому человеку в тюрьме будет не так скучно.
— Ага, — кивнул Родыгин. — По-твоему, присутствие жены облегчит ему наказание, а ты хочешь, чтобы оно было более суровым. Так?
— Так, — согласился мальчик и добавил, что одному в камере плохо, а вдвоем, царапая чем-нибудь острым по камню, можно играть в “балду” или в “морской бой”.
— Или в “крестики-нолики”, — подсказали с заднего стола.
Перечень доступных узникам развлечений начал неудержимо разрастаться. Наконец соседка Векшиной взглянула на проблему с другой стороны. Она сказала, что для любящих людей настоящим наказанием должна быть разлука, и класс притих, потрясенный глубиной этой мысли. Слышнее стали за окнами порывы ветра, унылый звон полых металлических стоек под баскетбольными щитами.
