– это «праздник пожарных»… лазание по веревке с узлами… «первый наверху» – победитель в состязании!..
О, Зигфрид побеждал одиннадцать раз!.. Но она не знала, в каком году, он тоже не помнит… однако об этом сейчас не может быть и речи… она подает мне знак, что не следует ему противоречить… ну, разумеется, не следует! А если он выбросится из окна?… Почему бы и нет?… Лучше бы, поскольку он только наполовину раздет, чтобы он оголился полностью, тогда я его осмотрю… он просил меня об этом… внезапно он становится покладистым, рассудительным… Хильда его не стесняет, она помогает ему… его черный сюртук и каска перемещаются на стул… он тут же растягивается на просторной кровати… большая кровать без перины, без простыней… только волосяной матрац, и на нем – куча тряпья… очень грязные, замасленные тряпки, служившие, вероятно, для обтирки машин и ламп… перед войной… сверху он, а я должен его осмотреть… он меня останавливает…
– Как вы полагаете, если я выпрыгну из окна, я сломаю кости?… Пополам?… На три части?…
Она делает мне знак не отвечать… у меня и желания такого не было… смотрю на него, совершенно голого, – кожа да кости… совсем прозрачный, как жена посла… голая, в предрассветный час… нельзя быть более изможденным… конечно, возраст, недостаточное питание… живот?… Я его щупаю… еще раз ощупываю… ничего! Очень худой, но нормальный… сердце?… Слабое дыхание… аорта? Легкие?… Эмфизема?… Возможно… горло? Торчит не больше трех пеньков… он на это не жалуется… слух?… Зрение?… Нет ничего под рукой, чтобы проверить… давление? Нет «Пашона»!..[31] Слушаю пульс… очень напряженный… височный такой же… он заставляет меня вспомнить богадельню в Ренне… отца Фолле «у ложа больного»… последний ритуал… клинику… отца Ледюка из Нанта… он будит в душе сонмища воспоминаний, странных и менее странных, у вас есть выбор, на какое-то короткое мгновение это приятно, достоинство возраста, приближающейся старости… и тетка размышляет, начальница вокзала… или она дремлет стоя?… Нет!.. Это посапывают ее малыши… мне она показывает: не шумите!.. Черт побери, мне еще надо остерегаться! Я хотел бы выйти отсюда… наверняка, нагрянет полиция… не знаю какая?… Но какая-то нагрянет!.. Фрицевская, русская, английская?… Может быть, все сразу!.. Я хотел бы поговорить с Лили… не с Ля Вигой!.. Только не с Ля Вигой!.. Я спрашиваю потихоньку у Зигфрида…
–
Он должен одеться… и надо, чтобы кто-то ему помог, мадам начальница… я жду… она спрашивает меня, что с ним?…
– Ничего с ним!.. Он стар, вот и все… это нормально!..
Хватит с меня этих вопросов… о, она тоже находит его нормальным… и мы правильно поступим, если спустимся… конечно… она передает ему сорочку, кальсоны… теперь его штаны… сюртук… каску… все выглядит ужасающе грязным, покрыто потеками, и вы фиксируете это… так устроены ваши глаза… в моде безупречно аккуратные люди… снобы, в какую дыру вы провалились?… Увы! Я и забыл!.. Нервы?… У меня нет молоточка, но можно и с помощью пальцев… заставляю его сесть… это недолго… локти?… Почти нормальные… немного вялые… колени? Левое в порядке! Но правое?… Правое – никуда не годится… он глядит на мои руки, я его забавляю… ему есть что сообщить… он скрипит зубными протезами, хочу сказать – он смеется… скорее, подсмеивается над собой.
– Они сделали мне челюсть в Маннгейме!..
Теперь он хочет спуститься… Полишинель нетерпелив… он берет меня за руку… ступенька… две… три… четыре… отдых!.. Он садится… как и при подъеме… ничуть не быстрее… что он собирается мне сказать?… Он до сих пор размышляет.
– Я полагаю, эта женщина меня до сих пор обожает!..
– Какая женщина?
– Хильда, там, наверху!..
– Конечно!..
– И вас тоже она будет обожать…
– Пока что нет!.. Пока что нет!..
Ладно!.. Еще четыре ступеньки… привал!
– Теперь, доктор, послушайте!.. Я чувствую… что все мои мысли со мной… после того как не было ни одной… они разбегаются… о, я себя знаю!..
Вот что заставляет его смеяться… смеяться как-то по-своему… это коловращение мыслей… в его голове!.. В его голове!
– Я не пойду на похороны!.. Нет!.. Нет!..
– Какие похороны?
– Там, в кафедральном соборе… в конце… под шпилем, я вам показывал!.. Сто шестьдесят один метр… ги-ги!.. Нет, доктор! Нет!
– А кого хоронят?
– Роммеля!.. Генерала Роммеля!
Я слышал о нем… вероятно, от Харраса… Роммель…
– В чем же дело?
– Предатель!.. Я не хочу туда идти! А вы пойдите!.. Роммель,
– Почему, капитан Зигфрид?
– Все жители в лесу! Вся улица!.. СД увели их, всех!.. Они не вернутся никогда!.. Никогда!..
Он чертит пальцем в воздухе крест…
Восемь ступенек, на этот раз… и еще восемь!.. И новая забота!.. Он подносит ладонь ко лбу, он думает…
– Доктор, я вам признаюсь!.. Двадцать лет эта женщина меня обожает… но ее дети не от меня! Чего нет, того нет!.. От ее мужа, он сейчас на Востоке!..
Он уже успокоился… еще привал… Ля Вига и Лили терялись в догадках, что с нами стало… они там же, никуда не перебрались… никто не появился… ни на вокзале, ни на проспекте… Я спрашиваю этого психа:
– Вы верите, что приедет Рундштедт?
–
Почему? Хорошенькое дело, надо, чтобы он, старший пожарный и капитан, скоропалительно произведенный в капитаны, обработал всю улицу огнетушителем!.. Приказ!.. Не он персонально, а вся его бригада!.. Его бригада?… Со времени бомбардировки Франкфурта, где они потеряли три насоса и сто двадцать пять человек: пропавших без вести, раненых, сгоревших, просто покалеченных… в конечном итоге, не осталось никого, кроме Зигфрида, чтобы прогуливаться с огнетушителем и обрабатывать всю эту улицу, от вокзала до кафедрального собора… я не стану давать ему советы!.. То, что он мне рассказывает, совсем не абсурдно… даже довольно логично, но мне все это кажется подозрительным… я его Уже достаточно знаю…
– Я же прав, что не хочу больше тушить пожары! Ничего!.. Ничего!
Ну и отчаянный!
–
– Капитан Зигфрид, вы правы! Тысячу раз!
Кто-то идет следом за нами… я догадываюсь… Хильда!.. Она спустилась… с огнетушителем… ее фуражка так низко нахлобучена, что козырек сполз на кончик носа… она наступает…
– Вильгельм, ты должен!.. Ты должен!..
Я тоже вставляю свое словечко… он должен!
–
А он вовсе не считает, что должен!
–
