– Джек был прав…
Да, Джек был прав. Так прав, что ему стало бы дурно от своей правоты, потому что впереди на тропку, раздвигая кусты подлеска длинными руками, похожими на лапы пауков, выходили урса. Я мельком оглянулся – сзади никого не было… но бежать едва ли удастся, убьют толлами в спину…
Я посчитал урса взглядом – их было четырнадцать, и они старались максимально широко рассосаться по тропинке. При желании они меня могут обойти, но бесшумно им это не удастся – а там посмотрим.
Я надел перчатку и, пошевелив пальцами, положил руки – крест-накрест – на рукояти клинков. Урса прекратили двигаться – у них ятаганы были в руках. Топоров и ассегаев ни у кого нет – уже хорошо…
– Дайте мне дорогу, – ощущая злое веселье, возвысил голос я, не собираясь выяснять, понимают они меня или нет. – Я сегодня не в настроении драться… но если вы не уступите, то я клянусь – с этой тропки не уйдет живым ни один из вас!
Я верил в то, что говорил. Это главное – верить в победу, даже если в нее верить нельзя. Это почувствуют и враги тоже.
Ага – почувствовали, почувствовали, даже не понимая языка – зашевелились, запереглядывались… Нет, не уйдут, смешно надеяться. Их много, сейчас наберутся смелости, и будет свалка…
…а в таких случаях – свалку надо начинать самому!
– Р-р-рось! – рыкнул я и метнулся вперед, обнажая клинки…
…Первого из урса я убил одним страшным «московским» ударом – сверху вниз, раскроив ему череп, шею и грудь до середины. Пнул влево – вопль! Пригнулся, перехватывая дагой сразу два ятагана, подсек кого-то ногой, рубанул снизу в пах между широко расставленных ног, всадил дагу в мелькнувшее сзади-сбоку тело… Отскочил спиной к кустам, широким ударом – полосой – заставил отступить врагов и, заложив за спину руку с дагой, закрутил «бабочку», быстро оглядывая тропинку.
Один лежал неподвижно. Другой корчился, заливая кровью из распоротого паха тропинку. Третий слабо подергивался – ага, я угадал ему дагой в селезенку… Еще один с трудом вставал – это его я пнул.
Я опустил клинок и принял стойку. Это до первого ранения. Как только меня ранят – их победа станет лишь вопросом времени…
– Р-рось! – Я сделал рывок. Урса отшатнулись, я засмеялся, отскочив обратно и покачивая кончиком палаша. За спиной хрустели кусты – ближе… ближе… ближе… еще…
Поворот! Я выбросил в длинном выпаде палаш и, почувствовав – попал! – отмахнулся дагой, повернулся, подрубил кому-то колено, всадил кончик палаша под челюсть еще одному, рукоятью даги в кулаке свалил следующего, сбил попавшегося плечом, полоснул палашом – прорвался к другой стороне тропинки и снова махнул «бабочкой».
Из кустов полувывалилось длинное неподвижное тело – убит. Еще один полз в сторону, подволакивая ногу и бросив оружие, – ага, а этого я не нокаутировал, поднимается, гад… еще один держится за рассеченное левое плечо. О, а вот и тот, кого я под челюсть, – тоже убит, кажется.
Пятеро готовы, один выведен из строя, еще один легко ранен. А я – даже ни царапины.
Пока неплохо.
Урса не спешили нападать. Они разделились на две группы по трое, а еще двое (один – раненый) держались позади. Я понял, что они собираются делать, и засмеялся снова в их лица – смех рвался из меня, как пули из разрезного ствола аркебузы, смех холодный и беспощадный.
– Идите сюда! – позвал я. – Идите, ну?! Трусы, ничтожества, ублюдки! Я один, так чего же вы боитесь, сволочи?! – Я подкинул палаш и, поймав его за кончик лезвия, перебросил в руку рукоятью. – Кто будет первым – ты?! – я сделал выпад палашом. – Ты? Ты? – Они отшатывались, а я смеялся.
Первая тройка бросилась на меня дугой, а остальные ждали – точно, если я прорвусь через атакующую тройку, меня встретят и остановят те, а сзади нападут эти трое…
Ладно.
Я перехватил ятаган дагой и отклонил с такой силой, что урса, не желавший выпустить свое оружие, вместе с ним описал дугу и столкнулся с соседом. Третий взвыл, откатываясь, – я пригнулся и отрубил ему большой палец на правой руке. Выскочил из-под клинков опомнившейся парочки, пнул одного в колено, встретил чью-то челюсть кулаком с дагой…
…есть! Ятаган остро, но почти не больно полоснул снаружи левое бедро – боль вспыхнула только когда я перенес тяжесть тела на эту ногу. И оказалась резкой, огненной, от чего я на миг потерял подвижность, – за что и поплатился. Еще один клинок свистнул по плечу, другой – поперек груди. Доспех выдержал оба удара, но уже на отскоке вражеский клинок вонзился в то же бедро – пониже первой раны. Стиснув зубы, я раскидал ятаганы, достал кого-то дагой, и, кажется, неплохо – он свалился в кусты. Но тут же что-то увесисто ударило в руку живым электричеством, и моя дага с ясным музыкальным звуком переломилась у рукояти. «Да будет проклят наш кузнец, не встать ему, не лечь!» – мелькнула в голове строчка из робингудовской баллады. Я отмахнулся палашом, вырвался. Горячие струйки стекали по ноге, уже добравшись до сапога. Я засмеялся, швырнул рукоять в урса. Выдернул из перевязи два ножа, сжал их в левом кулаке «бутербродом» – так, чтобы в стороны торчали широкие короткие ромбы лезвий.
– Ну, – пролаял я, – кто из вас подойдет и прикончит меня?!
Они снова бросились тройкой. Стиснув зубы, я начал рубить – просто, грубо и примитивно. Один нож остался в чьем-то горле, я выхватил последний из перевязи, но тут же уронил оба – удар пришелся по левой руке ниже локтя, и я услышал и почувствовал, как хрустнула разрубленная кость. Выше старого перелома.
Вот и все. Точным выпадом я проткнул грудь слева подвернувшегося урса. Успел вырвать оружие, отбить удар, но другой клинок пробил толстые полосы кожи справа на груди, распорол доспех и скрипнул по ребрам. Взмахом я снес руку ранившему меня и вогнал палаш в открытый рот еще одного.
Их оставалось четверо, один – тот, раненный в руку. Еще двое – с перерубленной ногой и однорукий – ползали по тропинке и выли. Кровь щекотно текла по ребрам. А из руки брызгала струйкой при каждом движении. Рука противно немела.
Они не нападали. Боялись. Видно, что боялись. Но сейчас их страх был их же силой. Каждая секунда уносила мою кровь, а с ней – жизнь.
Слово надо держать. И я поклялся им, что никто из них не уйдет отсюда живым.
Мне почему-то показалось на секунду, что сейчас они побегут. И я, продолжая улыбаться онемевшими губами, скомандовал:
– Стоять.
Это очень важно и неплохо действует – когда противники считают тебя немного «сдвинутым по фазе». Урса, конечно, и без того считали… но вот стоит окровавленный мальчишка с оружием, только что уложивший десятерых из четырнадцати в их отряде. И предлагает что-то – непонятно что, но с улыбкой.
Страшно, конечно. Я бы вот сейчас на них и ломанулся… но куда там, нога меня не послушается.
Плохо совсем.
Как раз когда я об этом подумал – они на меня и бросились. Все четверо, разом…
…На еще один «московский» меня все же хватило – ятаган, который урса успел вскинуть над головой, брызнул черно-серебряным крошевом, и конец моего палаша распластал урса лицо. Он взвыл, но захлебнулся кровью. Меня в это время успели несколько раз ударить – доспех худо-бедно отразил удары… но не все. Я почувствовал, как один ятаган – попал в стык, пакость! – вошел между ремней под ребра слева.
Я молча ударил урса в лицо кулаком в оплетке эфеса – с такой силой, что у него хрустнули сразу челюсть и шея, он повалился навзничь. Да, этот мир меня силой не обделил… Ятаган остался торчать, обжигая сумасшедшей болью. Поворачиваясь на здоровой ноге, я круговым ударом достал замахнувшегося врага – тот открыл рот и рухнул на колени в груду вывалившихся под ноги кишок.
Последним остался тот, раненый. Вон он побежал – не оглядываясь, изо всех сил побежал…
…В спине у него уже торчал мой палаш, кажется, прошедший насквозь, а он все еще бежал, упал только через несколько секунд.
Я вырвал ятаган и метнул его в последнего живого – того, с подрубленной ногой, он сейчас уползал в кусты. Ятаган пригвоздил его к земле, и урса несколько раз дернулся, потом затих.
Правая нога у меня подломилась, и я упал на бок, успев выставить руку, чтобы сберечь рассеченные
