Стихотворения

роняют искры звездной пыли.

Две пролегают борозды
вослед посланнику Востока,
и два его огромных ока,
как две угасшие звезды.

Испепелен стрелой Господней,
как опрокинутый орел,
он в мертвый сумрак Преисподней
роняет черный ореол.

Так вечно скорбный, вечно пленный
он вечно падать осужден
за то, что в бездну взор мгновенный
единый раз повергнул он.

С тех пор, отторгнутый до срока,
один он бродит ниже звезд,
недостижимо и высоко
над ним затеплен Южный Крест.

Но в полночь, в час туманно-лунный
он к нам нисходит, царь и тать,
чтоб лирой странной и бесструнной
сердца баюкать и пытать.

Пловец ночей, ступив на сушу.
он бьет крылами на лету,
без крика исторгает душу
и увлекает в пустоту.

И если вдруг душа застонет,
прильнувши к колыбели зла,
он, неподкупный, не преклонит
неумолимого чела.

Тангейзер на турнире

(Баллада)

Все бьется старая струна
на этой новой лире,
все песня прежняя слышна:
«Тангейзер на турнире».

Герольд трикраты протрубил,
и улыбнулась Дама,
Тангейзер весь — восторг и пыл,
вперед, вослед Вольфрама.

Копье, окрестясь с копьем, трещит,
нежнее взор Прекрасной,—
но что ж застыл, глядяся в щит,
наш рыцарь безучастный?

Уж кровь обильно пролита,
и строй разорван зыбкий…
Но манят, дразнят из щита
знакомые улыбки.

Еще труба на бой зовет,
но расступились стены.
пред ним Венеры тайный грот,
его зовут Сирены.

Очнувшись, целит он стрелу,
она стрелой Эрота
летит, пронизывая мглу,
в глубь розового грота.

Не дрогнул рыцарь, — верный меч
в его руках остался,
но острый меч не смеет сечь
и тирсом закачался.

От ужаса Тангейзер нем,
срывает, безрассудный,
он шлем с врага, но пышный шлем
стал раковиной чудной.