теперь обладал лишь оставшимися с детства навыками да умом и совершенно не был уверен, что этого достаточно, чтобы сохранить свою жизнь.
Быстрые и точные движения выдавали в нападавших опытных бойцов. У них была выгодная позиция, и они были готовы воспользоваться своим преимуществом. Пока один угрожал мне ножом, другой пытался зайти сбоку. Так вороны, налетая с двух сторон, дразнят больших, опасных собак. Мне пока что удавалось сохранить руки свободными, но противник уже успел поранить мне щеку и запястье. Почувствовав, как кровь течет по лицу, я проклял бутафорскую повязку: она ограничивала поле зрения, не позволяя видеть одновременно обоих врагов, и липла к лицу, мешая мне. Между тем противники продолжали теснить меня, и я уже начал уставать, так как приходилось непрерывно увертываться и делать угрожающие выпады, не забывая при этом удерживать равновесие на краю пропасти. Нападавшие явно пытались утомить меня и при этом прижимали к обрыву, лишая возможности маневра и заставляя все время помнить о том, что за спиной у меня пустота. Один из них снова бросился на меня, я потерял опору под правой ногой, замахал руками, и с трудом, стоя на одной ноге, удержался на краю.
В этот момент ближний из нападавших, тот, что меньше ростом, сделал выпад и задел ножом мне бок. Я не упал, даже не почувствовал боли; лишь в месте удара стало горячо. Но я понимал, что меня поддерживает лишь азарт борьбы, по мере утомления боль появится, она будет становиться все сильнее, пока не лишит меня способности к сопротивлению.
Тем не менее полученная рана не столько напугала, сколько разозлила меня. Изо всех сил я выбросил руку вперед и с удовольствием почувствовал, что удар достиг цели. Малорослый отшатнулся, а его компаньон, в свою очередь, бросился на меня. Я подумал, что он скорее всего рассчитывает сбить меня с ног и сбросить в пропасть. Я был готов к этому и, отскочив на шаг в сторону, толкнул противника в плечо.
Как ни странно, хитрость удалась. От толчка стремительно мчавшийся на меня человек пролетел дальше, чем рассчитывал, и с воплем рухнул с обрыва.
Я сам был ошеломлен тем, что сделал.
Оставшийся в одиночестве противник на мгновение замер и, вытянув шею, попытался заглянуть в пропасть. Затем, пробормотав на незнакомом мне языке, видимо славянском, неразборчивую фразу, судя по всему ругательство, ринулся на меня с ножом. Теперь он стремился отомстить за гибель своего напарника и был полон решимости убить меня. Выражение его лица красноречиво говорило об этом. Негромко прорычав что-то (я уловил слова: «Этот дьявол фон Метц» и «Братство»), он принялся широко размахивать рукой. Нож со свистом рассекал воздух.
Я попятился, на этот раз прочь от обрыва. Мой враг, похоже, не заметил, что мне больше не угрожает опасность разделить участь его друга. Я дышал с хрипом: боль от раны дала о себе знать; меня начало подташнивать и знобить. Если бы я не так боялся этого невысокого крепыша, то бросился бы бежать от него, но мысль о том, что этот человек с ножом останется у меня за спиной, страшила больше, чем возможность получить еще одну рану или упасть в пропасть. Я стиснул зубы, чтобы они не стучали, и изготовился к схватке с врагом.
Смогу ли я одолеть этого готового на все человека, спросил я себя. Мои силы убывали слишком быстро, вряд ли их хватило бы надолго. В глазах начало двоиться. Отчаянно взмахнув рукой, я ткнул врага кулаком в лицо, и сам с трудом удержался на ногах. Но тот яростно выкрикнул ругательство, схватился свободной рукой за шею сзади, сделал, спотыкаясь, три неуверенных шага и упал ничком.
Я стоял, ничего не понимая. Голова кружилась, бок сюртука намок от крови. Сознание было охвачено ужасом из-за того, что я убил человеческое существо. Это ощущение становилось все сильнее, по мере того как я приходил в себя после неожиданного нападения.
Лежащий все еще шевелился, но это уже была агония. Конвульсивные движения говорили о быстро приближающейся смерти. Я наклонился над ним в надежде, что жизнь еще не совсем покинула это тело, всего несколько минут назад полное ею. Помимо всего прочего следовало увидеть, что же поразило моего несостоявшегося убийцу, — ведь я не слышал никакого выстрела. Я не хотел задерживаться около тела, так как кровавое побоище на краю пропасти непременно повлекло бы за собой ненужные вопросы. Уже почти совсем стемнело, так что я только бегло оглядел погибшего, но все же смог заметить короткую оперенную стрелу, вонзившуюся ему в шею прямо над воротником.
В этот момент наконец-то раздались крики: кто-то все-таки поднял тревогу. Я как можно быстрее зашагал к гостинице. Чтобы подняться в номер, мне пришлось из всей силы цепляться за перила. Мой путь был отмечен каплями крови, и я вяло пытался сообразить, что же следует говорить, когда меня найдут и начнут расспрашивать.
Кем были эти люди, и как они смогли напасть на мой след? Возможно, они принадлежали к числу противников Братства. Если так, кто же стоял за ними? Какую цель они преследовали, пытаясь убить меня? И главное — о Боже — я же убил одного из них! С этим ничего нельзя было сделать. Неважно, что этот человек сам был убийцей, пытавшимся покончить со мной, — в моей душе на всю жизнь останется несмываемое пятно.
В номере я отрыл саквояж в надежде найти в своих скудных пожитках что-нибудь для перевязки. Состояние одежды мало волновало меня, но, как позднее выяснилось, лишь потому, что я еще не видел ее. Сняв с лица повязку, я обнаружил, что из пореза под глазом, как слезы, сочатся капли крови.
Распаковав купленные в Париже бритвенные принадлежности, я достал пачку пластырей. Их было всего десять. Чтобы заклеить рану в боку, потребуется по меньшей мере шесть. Разложив остальное имущество, я неохотно решил пустить на перевязку чистые носки. К этому времени меня уже трясло от холода; я чувствовал, что уже не в силах переносить напряжение. Вздрагивая от боли, вспыхивавшей в поврежденных мышцах при каждом движении, я осторожно выбрался из сюртука, и остолбенело уставился на дырку в потертой черной ткани. Мне было не по силам заштопать прореху так, чтобы она не бросалась в глаза. Но даже если бы я оказался достаточно искусным в рукоделии, удалить большое кровавое пятно было невозможно. На мгновение мне показалось, что я вновь стою над пропастью, провожая взглядом падающего туда верзилу. Лишь больно ущипнув себя за бедро, я смог мыслями вернуться в гостиничный номер и вспомнить, что мне следует поскорее освободиться от одежды. Жилет, конечно, тоже пострадал, хотя и не так фатально, как сюртук, а рубашка, пожалуй, сгодилась бы на тряпку не слишком взыскательной хозяйке.
Последнее открытие спасло мои носки. Я без колебаний разорвал рубашку и свернул тампон для раны. Подойдя к умывальному столику, я принялся при свете стоявшей там лампы разглядывать в зеркале раненый бок.
Рана оказалась поверхностной, дюймов пяти в длину, но достаточно глубокой, чтобы причинить неприятности. Конечно, нужно попытаться как-то избежать опасности заражения, но я располагал лишь маленьким пузырьком йода, предназначенного для обработки порезов при бритье. Ну, без этого придется какое-то время обойтись, подумал я, и, заскрипев от боли зубами, вылил содержимое склянки в рану. Из глаз брызнули слезы.
Вся перевязка заняла почти час. К тому времени у меня от боли и напряжения тряслись руки и ноги. Ладони стали скользкими от пота, я с большим трудом мог удержать что-либо в дрожащих пальцах.
Когда же по завершении процедуры я устало натягивал ночную рубашку, то не удержался, восстановил в памяти события последних нескольких дней и сам удивился: за короткое время я успел примкнуть к организации врагов королевы, с поручением от них отправился в Европу, где в течение четырех дней меня успели отравить наркотиками, чуть не утопили в ванне, и наконец только что подвергся нападению двоих вооруженных людей, одного из которых убил я сам, а другой погиб от неизвестной руки по неведомой мне причине.
Вне всякого сомнения, эти приключения не входили в тот круг обязанностей, который был определен мне, когда я нанимался на работу к мистеру Холмсу. Укрывшись поплотнее одеялом, я раздумывал о том, как сообщить ему обо всех этих событиях. После нападения над обрывом я пришел к убеждению, что отсутствие обещанного послания означало больше, нежели простое недоразумение. Эта мысль повлекла за собой целую цепочку неприятных рассуждений, которые, вновь и вновь возвращаясь, мучили меня. Если эти люди были обычными грабителями, то все происшедшее можно рассматривать как неприятность, которая могла случиться с любым одиноким путешественником. А если они не грабители? Нападение с каждым часом рисовалось в моем сознании все более и более зловещими красками. Почему они так
