как мог беззаботней ответил я. — Так что, думаю, лучше остаться без глаза, чем лишиться жизни.
— Это точно, — согласился охранник. Мое хладнокровие не произвело на него никакого впечатления.
Далее я следовал за ним молча; саквояж в руке был тяжелым, как наковальня: эти злополучные записные книжки могли в любой момент выдать меня и сделать все мои уловки тщетными. Я все пытался придумать объяснение, как они оказались в моих руках, когда мы наконец поднялись на верхний этаж и вошли в просторную столовую, облицованную панелями из мореного дуба. Помещение весело озарял играющий в камине огонь, а в полдюжины окон, выходивших на восток, вливался бледный утренний свет.
Герр Дортмундер в одиночестве восседал во главе непокрытого, отливающего глянцевым блеском стола, рассчитанного, по меньшей мере, на двадцать четыре персоны. Перед ним стояло несколько блюд, прикрытых крышками; в руке он держал большую пивную кружку, в тарелке горкой возвышался тонко нарезанный жареный картофель в обрамлении кусочков яйца и сыра.
— Доброе утро, мистер Джеффрис, — воскликнул он, указав мне кресло рядом с собой.
Мне нисколько не верилось в радушие Дортмундера, тем более после того, что пришлось увидеть накануне.
— Я получил интересную телеграмму от Викерса, — вытащив листок из кармана, он помахал им в воздухе и улыбнулся мне. — Вы сообщили ему, пишет он, что решили изменить маршрут. — Выражение его лица стало прямо-таки каменным. — Вы могли счесть это умным поступком, а может быть, вы хотели услужить тому, кто нанял вас. Но вам не мешает понять, что Викерс, как и я, получает приказы от фон Метца. — Он кивнул охраннику, приведшему меня, тот козырнул и вышел, оставив нас наедине. — Вы можете присесть.
Я повиновался и опустился на стул слева от Дортмундера, оставив между нами одно место, чтобы соблюсти дистанцию.
— Мне не хотелось, чтобы он подумал, будто я не выполняю его распоряжений, — пояснил я, пытаясь соблюсти должные пропорции раболепия и брюзгливости. — Он предупреждал, что может в таком случае оставить меня без оплаты.
Дортмундер тяжело вздохнул.
— Вы думаете только о деньгах, мистер Джеффрис. А ведь под угрозой находятся куда более важные дела.
— Конечно, я думаю о деньгах! — негодующе воскликнул я. — Ведь у меня их нет, не так ли? Легко говорить, что деньги — презренный металл, когда их у вас много, но когда их у вас нет, они так же важны, как хлеб насущный! — я окинул жадным взглядом прикрытые блюда, хотя на самом деле совершенно не испытывал голода.
— О, не стесняйтесь, мистер Джеффрис. Здесь горячие булочки с запеченными сосисками, а в том изящном блюде — печеные яблоки. А в том блюде, что подальше — с баварским гербом на крышке — яичница с ветчиной и сыром. На фаянсовом блюде в форме рыбы — жареный картофель. Все прекрасно приготовлено. Угощайтесь всем, что вам нравится. — Он изобразил на лице подобие улыбки; меня же при виде этой оскаленной физиономии тошнило. — Сегодня у вас очень важный день.
— И в чем же его важность? — спросил я, снимая крышку с булочек с сосисками.
— Сегодня вам предстоит встретиться с вашим будущим… э-э… работодателем. Камерону Макмиллану нужен лакей, и вы предложите ему свои услуги, как только он обнаружит, что его прежний слуга скрылся. — Он радостно хрюкнул, что, видимо, означало веселый смех.
— Каким образом вам удалось это устроить? — я пытался выразить удивление, но мои вчерашние подозрения в этот миг обратились в уверенность.
Дортмундер пристально взглянул мне в лицо.
— Неужели вы не догадались?
— О чем? — конечно же, я знал, какой ответ мне предстоит услышать.
— Что вчера мы принесли в жертву именно этого человека, — последовал негромкий ответ. — Я не вижу причин, почему бы Братству отказываться в будущем от работы с вами. Благодаря вам мы получили возможность извлечь из этого парня максимальную пользу. Если бы вас не было здесь, мы, пожалуй, не решились бы ликвидировать его: внезапное исчезновение повлекло бы за собой слишком много вопросов. Но вы здесь, вы займете его место, и расследование, если, конечно, его предпримут, будет весьма поверхностным. Он был простым слугой, да к тому же иностранцем. В заграничных путешествиях не следует полагаться на таких людей.
Он открыл блюдо с яичницей, отделил серебряной лопаточкой два желтка и добавил их в груду еды на своей тарелке.
— Похоже, вы уверены в этом. Кто-то, конечно, сообщит, что слуга сбежал… Но не окажется ли мое появление подозрительно своевременным; я, можно сказать, появлюсь в тот же миг, как тот, другой парень исчез? — Я заставил себя положить булочку с сосиской на тарелку.
— Нет. Если бы шотландец обладал другим характером, у властей, возможно, и возникли бы сомнения, но Макмиллан известен как тяжелый человек, у которого слуги подолгу не задерживаются. — Он назидательно потряс вилкой. — Но человек с такой трудной судьбой, как вы, вправе надеяться получить какую-нибудь помощь именно от такого, как он.
Уверенность, с которой была сказана эта фраза, повергла меня в дрожь.
— Не знаю, — сказал я и откусил кусок, словно набил рот опилками и промокашкой, — если у него такой тяжелый характер, то, наверно, он пожелает взять человека, которого знает. С какой стати ему соглашаться брать меня камердинером?
— У него нет возможности выбирать, по крайней мере сейчас. Он наймет первого же попавшегося. — Дортмундер сделал большой глоток пива. — Последние несколько ночей он провел в очень дорогом публичном доме и не захочет, чтобы это выплыло наружу. Особенно учитывая деликатный и срочный характер поручения, которое он выполняет.
— Пожалуй, так, — согласился я, подумав, что королева не терпит разнузданности и не простит этого даже более важным сановникам.
— Так что как только вы позавтракаете, мы доставим вас на место. Вы скажете, что встретились с Энгусом в пивной, играли с ним в карты, выпивали, и он сказал, что собирается немедленно уехать из Мюнхена. Вы решили не упускать шанс и поспешили предложить шотландцу свои услуги в качестве камердинера. Это должно быть достаточно убедительно. — Он казался очень довольным собой.
Я слушал и безмерным волевым усилием заставлял себя глотать еду, думая про себя, что, может быть, я насыщаю тело, которому в скором времени предстоит стать трупом.
Прошло не больше часа с того момента, как я закончил бритье, а мы уже покинули старый склад. Стояло холодное утро, густой туман, поднимавшийся от реки, делал город похожим на Лондон, но здесь не было всепроникающего запаха морской воды. Лошади уверенной рысью катили коляску по улицам, и я скорее слышал, чем видел жителей вокруг. Тем временем Дортмундер продолжал готовить меня к исполнению предстоящей роли.
— В угоду королю Людвигу весь город сходит с ума по Востоку. В его охотничьем замке есть турецкая комната, а в Линдерхоффе заканчивают строительство его новой прихоти — мавританского павильона. Никому не ведомо, что ему еще взбредет в голову, возможно, индийский замок. — Видимо, он с удовольствием предвкушал конфискацию этих порождений царственного каприза.
Я подумал о фантастическом павильоне, выстроенном Георгом IV в Брайтоне, о котором Красавчик Нэш или еще кто-то из прославленных щеголей начала века сказал, что лондонский собор Святого Павла произвел на свет множество маленьких куполов, и к которому я, несмотря на его явное безвкусие, испытывал искреннюю привязанность.
— Возможно, это и впрямь красивые постройки, — сказал я без всякого осуждения.
Герр Дортмундер возмущенно закатил глаза.
— Если бы он заботился о чем-нибудь, кроме своих построек да оперы, Бавария могла бы стать куда более сильной в военном отношении. А Людвиг и думать не хочет об иной славе, кроме той, что ему приносят его архитекторы да Рихард Вагнер. Байрёйтский театр исполняет все его опусы.
— Говорят, что принц Отто безумен, — вставил я.
