подписку о невыезде на целых пять лет! Называется, приехал поработать!
— Вот и работайте! — раздалось из-за спины.
Баланов резко обернулся, узнав голос. Перед ним, в сопровождении двух лаборантов, стоял начлаб.
— Юрий Серафимович, — сухим тоном сказал он, — не припомните, для чего я вас нанимал?
6
— Чужой мир — он нас с тысяча девятьсот шестьдесят второго года неторопливо так, обстоятельно переваривает, — сказал Кирилл Мефодьевич. Он сидел на краю кровати, брезгливо подобрав ноги, и недовольно морщил нос. Запах тут стоял, конечно, жуткий. Баланов равнодушно отвернулся. Ему было плевать. Он уже несколько дней не выходил из комнаты, не вставал с кровати, кроме как в туалет; не брился и не ел; только пил воду из-под крана, лежал и смотрел в плохо побеленный, потрескавшийся, далекий потолок. Там ему виделось небо.
Иногда Баланов поворачивался и разговаривал с голубым бегемотом, называя его «дружище монстр». Иногда брал брелок и говорил Маше, какие у нее красивые коленки; ах, черт возьми, я опять так устал на работе; чертова Машина Смерти; я хочу тебя видеть; Маша, Маша, куда ты ушла? Я люблю тебя, Маша. Скажи, я правильно поступаю?
Маша молчала. Маша не могла ответить.
— Центр спроектирован, как гигантский муравейник — это вы, наверное, заметили, Юра, — рассказывал Коршун. — Ходы сообщения, хранилища, жилые помещения для рабочих муравьев и муравьев-солдат. Уже тогда нас обрабатывали…
Абрамов молча застыл посреди комнаты огромной неподвижной колонной. После смерти Маши он осунулся и пожелтел, высох. Казалось, даже гордый нос ученого стал меньше — как лайнер у вечной пристани, съеденный коррозией.
Коршун и Абрамов уже несколько дней приходили вместе. Баланов не знал, зачем — вернее, не хотел знать.
— Мы ничего не можем сделать. Открыли струну…
— Окно в космическую Европу, — с издевкой произнес Баланов. Он сам не знал, что его так зацепило в словах Коршуна. Баланов даже повернулся на своем топчане. Кирилл Мефодьевич поднял голову, заговорил живее и энергичнее — словно пробился нефтяной фонтан, и теперь бурильщики подставляли радостные лица черному золоту.
— Знаете, Юра, это напоминает кристаллическую решетку — под действием силы притяжения молекулы выстраиваются в определенном порядке. Вот смотрите. Молекула состоит из…
— Где Маша? — спросил Баланов сипло. Фонтан заткнулся.
Баланов поднялся, преодолевая сопротивление расслабленного тела. Тело привыкло лежать и хотело это делать. Тело вошло во вкус. Баланов застонал, чувствуя, как застоявшаяся кровь лениво разбегается по венам и артериям. Зудела щетина. Он в раздражении поскреб подбородок — ногти отросли, как у гориллы. Болело все. Скрип суставов, кажется, слышен даже в зале Машины Смерти.
Кристаллическая решетка, подумал Баланов. Нас притяжением ставит на место. Вот так, люди, вот так Земля. Чужой мир, в который мы вляпались, как в дерьмо, кушает нас, тварь. Такое вот активное дерьмецо. Обхватывает жертву и медленно начинает переваривать. Знакомьтесь, это я. Пропитывает желудочным соком.
Баланов потянулся. Коршун смотрел на него с надеждой.
— Юра, миленький, наконец-то…
— Ну, обманули они наши инстинкты — но разум нам на что-то дан?! — хрипло сказал Баланов. — Или приставка сапиенс — это и есть приставка, одно хомо осталось — жрущее, пьющее и…
— Трахающееся! — произнес незнакомый голос.
Баланов поперхнулся. Он не сразу понял, что это заговорила молчаливая статуя.
— Их надо трррахнуть! — произнес Абрамов скрипучим голосом, похожим на голос какой-то диковинной птицы. В глазах ученого разгорался мрачный темный огонь.
— Надо, — согласился Баланов. — Вот только умоюсь, и…
Где-то рядом заплакал ребенок. Баланов с ученым повернулись, как по команде.
— Что за херня? — спросил Абрамов вполне нормально, без маньячных ноток. Баланов невольно улыбнулся. Блин, губы тоже отвыкли.
— Сейчас, маленький, сейчас, — суетился Коршун. — Папа уже здесь, папа тебя покормит… Извините! — сказал он Баланову. Отошел в сторону, склонился над игрушкой. Тамагочи сначала жалобно попискивал, потом заорал. Коршун выругался про себя, начал жать на кнопки.
— Надо их трахнуть, — сказал Абрамов. — Сообщить властям.
— А вы знаете, как? — скептически спросил Баланов. — Думаете, меня отсюда выпустят? Думаете, вас…
Тамагочи громко, сыто заурчал.
Они невольно повернулись в сторону звука.
Коршун поднял голову, вытер пот со лба; посмотрел на заговорщиков, как человек, сделавший трудное, тяжелое, но очень важное дело — и улыбнулся.
— Игоряша кушает, — сказал он.
Баланов с ученым переглянулись.
— Машина Смерти, — заговорил Абрамов, словно возвращаясь к прерванному разговору. — Без нее они беспомощны, — он помолчал, покачал головой. — Нет, надо уничтожить все гнездо. Понимаете, Юра? Но я не знаю…
— Я знаю, — сказал Баланов. — Они хотят, чтобы я починил Машину. Я им ее починю.
Проводив гостей (за дверью стояли неподвижные фигуры — Баланов узнал Яника-Ярика, хмурого и молчаливого, и кого-то еще из тех, кого видел в столовой), он вернулся и сел на кровать. Ожесточенно поскреб заросший подбородок. Надо бы помыться и вычистить грязь из-под ногтей. Надеть чистое. Побриться. Потом. Все потом. Сначала принять решение.
Прислоненный к вазе с печеньем, стоял брелок с обнаженной моделью.
Баланов сел рядом и долго смотрел.
— Маша, я правильно поступаю? — спросил он, наконец.
Модель светилась розовыми коленками и молчала.
7
Ремонт Машины Смерти закончился спустя восемь дней, три часа и двенадцать минут.
8
…Дорогу Янику заступил высокий, похожий на башенный кран, человек. В руках у него был длинный пожарный топор.
Яник невольно притормозил, оскалился.
— Трррррахнуть! — сказал Абрамов скипуче. И замахнулся…
Дальнейшее Баланов не видел — только слышал за спиной крики, стук, звуки падающих тел. Он бежал так, как никогда в жизни не бегал. Я починил вашу чертову Машину, думал он. Маша, не подведи.
