принимали как освободителей, поднося им цветы и хлеб-соль. Эти агенты стремились вызвать крайнюю реакцию среди немецких руководителей, в большой мере совершенно несведущих в настроениях русского населения. Эта реакция выражалась в публичных порках, казнях, насильственном уводе и других подобных мерах. К сожалению, приходится признать, что эти немецкие чины местной гражданской власти в большинстве случаев принадлежавшие на своей родине к незначительным членам партии, а теперь в местечках оккупированных областей ставшие неограниченными вершителями судьбы, жизни или смерти нескольких тысяч жителей, не доросли до выполнения таких функций и действовали как маленькие «нероны». Они часто заводили при себе гаремы и окружали себя подхалимами.
Блажевич, конечно, принадлежал к тем, которые по заданию поступали на службу к немцам. Как махровый энкаведист (сегодня сказали бы «кагебешник») он хорошо выучился на многочисленных курсах, как должен себя вести такой начальник в разных жизненных ситуациях: при службе у врага, в тюрьме, в рабочем лагере или в лагере для пленных.
Начинание Боевого Союза Русских Националистов закончилось трагически. Часть «Дружины» взбунтовалась, перебила немецких офицеров войск СС, контролировавших этот отряд, а также несколько русских офицеров, и исчезла, забрав с собой оружие и боеприпасы, в том числе и минометы, и ушла в леса, кишевшие партизанами.
Как же это могло случиться? Конечно, доля вины лежала на немецком руководстве, которое, в силу непонимания ментальности населения, совершило ряд тактических ошибок. Однако, с другой стороны, и разлагающая работа Блажевича и его товарищей принесла свои плоды. Гиль-Родионов оказался главой заговорщиков. Москва наградила его позже орденом Красной Звезды, самым мелким орденом, который жалуется в таких случаях. Тем не менее полным доверием своих новых хозяев в Москве он не пользовался. Примерно через полгода его тело нашли в лесу, вероятно он был убит партизанами. Это могло быть вызвано только недоверием к нему НКВД. Как можно было доверять человеку, который порядочное время воевал на стороне врага…
Что могло привести Гиль-Родионова к такой перемене убеждений? Конечно, все было жестом отчаяния. Он не ладил со своим немецким начальством и опасался быть в скором времени уволенным. Возможно, что он боялся за свою жизнь и чувствовал со стороны немцев недоверие и опасность для себя лично. Я хорошо знал Гиль-Родионова и поэтому прихожу к такому выводу.
Предприятие «Цеппелин»
Такой же организацией, которая меня интересовала, было начинание «Цеппелин», созданное в 1942 году немецкой СД. Целью ее была саботажная деятельность в Советском Союзе. Оно подчинялось руководителю Иностранной Осведомительной Службы генералу войск СС Вальтеру Шелленбергу. В составе организации «Цеппелин» было в Бреславле русское отделение под командой СС штурмбанфюрера войск при СД, Ханса Клейнерта. По профессии каменщик, Клейнерт был увлечен идеей русского освободительного движения. Ему был подчинен мой друг Блумберг, в круг обязанностей которого входил выбор для такой деятельности русских в лагерях для военнопленных. После соответствующей подготовки их собирались посылать за линию фронта для актов саботажа, для разведки и для создания антисоветских групп. Когда при первом моем посещении осенью 1942 года я помогал Блумбергу, мы долго говорили с Клейнертом о положении на Восточном Фронте и о том, что война при таком ее политическом ведении не могла кончиться победой для немцев. При этом я узнал больше подробностей о Власове и решил как частное лицо поехать в Берлин и пойти на Виктория штрассе 10.
Разговор со Штрик-Штрикфельдтом
В последние дни 1942 года я использовал свое пребывание в Берлине, чтобы явиться на Викториа штрассе в WPr.IV, поскольку этот отдел опекал Власова.
Самого Власова на этот раз я не увидел, но зато встретился с двумя другими генералами — Федором Ивановичем Трухиным и Василием Федоровичем Малышкиным. Они назвали мне своего немецкого «опекуна». Это был мой знакомый по Риге, капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт. С ним мне надо будет поговорить, решил я.
Прием мне был оказан холодный и сдержанный. Штрикфельдт заметил: «Здесь мы не можем разговаривать. Приходите сегодня вечером ко мне домой». Он жил в меблированной комнате недалеко от Курфюрстердамма. Когда я появился там в условленное время, Штрикфельдт откупорил бутылку коньяка — это ведь хороший старый метод, чтобы сделать разговорчивым человека, которому не особенно доверяешь. Как я потом узнал, у Штрекфельдта были относительно меня большие сомнения. Он подозревал, что я подослан какой-то партийной организацией, чтобы установить слежку за ним. Я почувствовал это при первом свидании и начал разговор с полной откровенностью. Я — владелец хорошо работающей фирмы в Риге, у меня нет оснований беспокоиться о заработке, я имею достаточно денег. Я мог бы обеспечить свое будущее в балтийских странах, ведь фирма моего отца приносит очень хороший доход. Но к чему все эти соображения на будущее, если мы проиграем войну? И единственный шанс выиграть ее я усматриваю во власовском начинании. Поэтому я и предлагаю свои услуги, я верю, что могу быть полезным в этом деле.
Со своей стороны, Штрикфельдт рассказал мне, что он за две недели до начала войны с Советским Союзом добровольно вступил в ряды военных сил. Во время переселения балтийских немцев в 1939 г. в Познань он жил там. Мобилизация немецких армий уже началась и была настолько всеобъемлюща, что частное движение по улицам Познани было целиком прервано бесконечными колоннами, моторизованных повозок, которые двигались по направлению на восток.
Многие немцы из балтийских стран, которые были поселены в Вартегау, добровольно являлись на службу в немецкие части, и их охотно принимали в качестве переводчиков. В том числе и Штрикфельдт был принят на службу с присвоением ему чина капитана, поскольку он имел его на службе в русской царской армии во время Первой мировой войны, и позже в Гражданской войне в частях генерала Юденича. Он стал старшим переводчиком в штабе фельдмаршала Ганса фон Клюге, главнокомандующего Центральным фронтом. В августе 1942 года он был назначен в Берлин в штаб Военной пропаганды в составе Главного командования вооруженных сил и прикомандирован к Власову.
Будучи начальником переводчиков, Штрикфельдт мог свободно передвигаться по всей территории, находившейся под управлением Центрального фронта, вести переговоры с местными начальниками и свободно посещать все лагеря военнопленных в этом районе. Это давало ему возможность наблюдать, каковы были настроения среди русского населения в надежде на свержение сталинского режима. Это подтверждалось необычно большим числом перебежчиков. С этого времени Штрикфельдт забрасывал своих начальников докладами, в которых он постоянно указывал, что поход в Россию может увенчаться успехом только в случае, если немецкая сторона вступит в союз с русским населением и не будет относиться к нему как к «унтерменшам». Такого рода мысли в то время были определенно революционными и в достаточной мере опасными.
Конкретно, в одном из своих докладов Штрикфельдт предлагал создание антисоветского, дружественного немцам экзильного правительства и, в связи с ним, формирование русской антикоммунистической освободительной армии численностью пока в 200.000 бойцов. С помощью многих друзей удалось в начале ноября 1941 года представить этот доклад тогдашнему Главнокомандующему вооруженных сил фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу. Последний лично положил на докладе резолюцию: «Немедленно начать! Может решить исход войны». Спустя две недели Гитлер уволил фельдмаршала, и само собой разумеется — все предложенное Браухичем было объявлено ошибочным. Новый главнокомандующий (сам Гитлер), конечно, об этом не хотел и слышать, но эта идея продолжала жить и имела разные последствия.
При наших разговорах мы коснулись и имевшего печальную известность «Приказа о комиссарах». По
